— И что ты придумал? — о, неужели Маниз таки решил психануть и вспомнить бурную молодость? Еще что-нибудь взорвать, чтобы Альбинос не выебывался? Парочку его заводов, например? Война, конечно, будет, — но и задавить его в этой войне можно, если с другими собраться. Ну, а потом и все, что его поделить между всеми. Старые методы, конечно. Но, может, Манизу не нравится, что ему на мозоль наступить попытались? Когда-то он над всеми стоял, было такое время. И не нужно ему было ни с кем ни о чем договариваться. Мог творить, что угодно, мои взрывы — даже мелочь по сравнению с тем, что сам он устраивал. А если кто-то пытался вякнуть, — то этот вяк был его последним словом. А я бы за такой расклад старинной молодости Маниза даже и совсем не против.

— А что тут думать? Отдай мне его дочь, Тигр. Что дернулся? Думал, — Маниз — старый, сидит себе и блядями любуется, и ничего не видит, да? Думал, я не узнаю, кого ты там у себя прячешь?

Сжимаю челюсти до хруста. Блядь. Вот оно и началось. Уродливый мир за стенами дома все-таки протянул свои мерзкие щупальца туда, куда я никого не готов был впускать. И ведь это — только первая ласточка. Маленькая такая. Почти невидимая еще.

— Отдай, Тигр. И Альбинос уже к рассвету арест с моей земли снимет. Ты же понимаешь, — по кусочку свою дочь никто не хочет получать. Думаю, ему и одного пальчика, который я пришлю для предварительных переговоров, хватит. Ну, а нет… Так на десятом точно сломается. До рассвета как раз управлюсь.

— Неделя, Маниз. Максимум. Ущерб возмещу в двойном размере, — цежу сквозь зубы, еще сдерживаясь, чтобы не раскурочить сейчас эту рожу.

— А что ты так дернулся, а, Тигр? Что, пальчиков его дочери стало жалко? Неужто так сладко ублажают они тебя, эти пальчики, что так расстроился? М? Тогда я тоже хочу попробовать, а то эти бляди ни хера уже не ублажают! Поделишься, а? Ненадолго… На недельку, а, скажем? Тебе все равно не до развлечения с малышкой будет, пока вопрос будешь решать.

— Ладно, Маниз. Пошутили и хватит. Времени нет шутки шутить. Мне лететь надо.

— Ох ты, какой дерганный стал, — обманчиво игриво надувает губы, а сам взглядом рентгеновским сверлит. — Да понял я все, расслабься. По глазам твоим понял. Только и ты, Тигр, понимать должен. Вот это, — у тебя в глазах, — это смерть твоя. Нельзя нам слабости иметь, а ты меня сейчас расстрелять, кол в жопу засунуть и на лоскутки разнести хочешь. За одно слово. Сдохнешь ты из-за нее. Из-за любой бы сдох, — слабость, ее ведь так хорошо использовать можно. Но от этой, от дочери его, — не просто сдохнешь, а херово сдохнешь, Тигр.

— Давай каждый будет решать свои вопросы, — да, мне разнести ему башку на хер хочется. И язык вырвать. За то, что посмел только о ней заговорить, в грязь свою ее втянуть, пусть даже и словами. — Сдохну, — венок принесешь. С подписью.

— Это, — уж нет, Тигр, — снова откидывается на спинку кресла и лениво усмехается. — Я к слабакам на могилки не хожу, — на хрен они мне нужны?

— До встречи, Маниз. И не парься, — ты ж меня знаешь. Я любого перегрызу. Так что насчет слабака — что-то ты погорячился.

— Смотри себя, Тигр, сам не загрызи. То, что у тебя в глазах — черная дыра в сердце. Сама разъест тебя и не подавится, если из себя не вышвырнешь.

* * *

— Мммммммм, — еще не проснулась, глаз даже не открыла, а уже тянется с поцелуем, почувствовав на своей коже мои руки.

— Вставай, лучик. Мы уезжаем, — дую ей на ресницы, отмахиваясь от желания запрыгнуть к ней в постель и снова показать, насколько она моя.

В чем-то Маниз прав. Я таки расслабился. Не только о нас с ней забыл, а и о том, чего забывать было нельзя.

В этот раз все просто. Пока просто. При условии, что я решу вопрос по земле Маниза, — но у меня же не бывает вариантов что-то не решить, да?

Но Света становится очень лакомым кусочком. Где гарантия, что пока о ней знает только он? И насколько быстро узнают остальные?

Слишком многим Альбинос перешел дорогу, очень даже слишком, — так или иначе. Кого-то потопил, кого-то прямо сейчас топит, кого-то, как Морока, круто обыграть пытается.

И именно мой лучик, — черт, как же легко я привык называть ее своей, — так привык, что уже только с головой и с мясом это «моя» от меня оторвать можно, — становится козырной картой во всех раскладах с ее ублюдочным папочкой.

Да и, по большому счету, со мной тоже.

И только вопрос времени, когда и кто первым начнет на нее охоту.

Невозможное закончилось. Пора просыпаться и протирать глаза.

Света.

— Ну, Артур… — даже глаз открывать не хочется. А хочется, чтоб его губы целовали шею, как всегда, как я уже привыкла, и прижаться к его огромной, играющей мышцами, груди. С ума от него схожу, даже во сне. И даже ущипнуть себя боюсь, — а вдруг все это — только сон, и все сейчас исчезнет? — Куда ехать? Зачем?

Пытаюсь обхватить его шею и притянуть лицо к себе, но от аккуратно снимает мои руки.

Окончательно просыпаюсь и распахиваю глаза, недоуменно его рассматривая.

Слишком серьезен, даже где-то напряжен. Между бровями складка. И смотрит так… Холодно, что ли?

— Что случилось? — тут же подскакиваю на постели.

— Тшшшшш, — мягко проводит пальцем по губам, а я млею от этого его голоса. Кажется, именно в него я и влюбилась, — еще тогда, когда болела, а он меня укачивал. — Ничего, — проводит костяшками по скуле, а я даже глаза закрываю, вся отдаваясь этой ласке. Я знаю, какой он. Пусть даже не видела его другим, не таким, как со мной, — но чувствую. И потому его нежность для меня, — нечто совершенно бесценное. А от остального я вообще схожу с ума. — Просто нам нужно уехать. Сейчас.

— Надолго? — решаю не задавать лишних вопросов. Сам скажет, если решит, что нужно. Артур не любит говорить о своих делах, особенно о тех, от которых у него в плече бывают пули. Никогда не отвечает, как бы я ни выспрашивала.

— Как получится, маленькая. Может, больше не вернемся. Дела.

Мне вдруг становится так грустно. И как будто лед растекается внутри.

— Ну, чего ты? Разве тебе самой домой не хочется?

Хочется, конечно. Но — разве неясно, где он, мой дом? Вот здесь, — там, где мы вдвоем, отрезанные от всего остального мира. Только вдвоем и принадлежим друг другу. И никуда я отсюда не хочу.

— У нас есть полчаса? — прижимаюсь к его груди губами. Видимо, дело действительно важное и срочное, раз он не вернулся в постель, чтобы побыть со мной хотя бы и недолго.

— На что? — гладит меня по волосам, перебирает пряди, а пресс уже напрягся до невозможности.

— Хочу на прощанье на океан посмотреть.

Да, для меня это сейчас почему-то очень важно. Может, — потому, что с него все и началось с нами? Не знаю…

Весь мой мир сосредоточился на этом доме. На нем.