В соответствии с их замыслом нужно было укрепить и удлинить лодку для предстоящего плавания. Также ее нужно было снабдить более прочной мачтой и оснасткой. Паруса, что они использовали, были все в дырах, но, сняв два слоя парусины, служившей кровельным материалом Эпигуайтта, и заменив ее соломой, они получили бы материал для изготовления новых.

Масгрейв утверждает, что идея перестройки лодки принадлежала ему, однако, по версии Райналя, именно он высказал это предложение сразу же после того, как товарищи переварили его заявление о том, что построить куттер в разумные сроки им не под силу. Он утверждает, что даже составил список работ: «поставить ее на стапель, сделать фальшкиль, что позволит удлинить ее на три фута в кормовой части», нарастить борта хотя бы на фут и, в заключение, настелить палубу.

Впрочем, более вероятно, что эта идея возникла спонтанно во время общего обсуждения. Лето подходило к концу. В течение месяца или чуть больше подросшие детеныши научатся уверенно плавать и начнут отправляться со своими матерями в море, и никто из команды «Графтона» совсем не был уверен в том, что им удастся пережить еще одну зиму. Теперь уже было совершенно очевидно, что если им и суждено было вырваться отсюда, то только полагаясь на собственные силы, и они примирились с той мыслью, что единственным средством для этого была их маленькая шлюпка.

Первым делом мужчины принялись валить толстые деревья и катить их стволы на берег, где их укладывали, образуя нечто наподобие судоверфи. Справившись с этим, они водрузили на них лодку днищем вверх. Из самой толстой доски, взятой с разбитого «Графтона», вырезали новый киль – «более длинный, чем предыдущий», по словам Райналя, – который, «накрепко прибитый четырьмя железными стержнями, загнанными внутрь», занял свое место на днище лодки. После этого лодку снова перевернули в нормальное положение, установив на стапеле носом к морю, и прочно зафиксировали клиньями, чтобы она не раскачивалась, когда они будут работать с бортами.

Невзирая на тучи мошек и постоянно ухудшающуюся погоду, работа на верфи кипела от рассвета до заката. Мужчины покидали ее только тогда, когда становилось слишком темно или работе мешал шторм. И все же у них оставалось множество дел. Райналь трудился в кузнице, при этом один из матросов орудовал мехами, поскольку каждый гвоздь, каждый болт приходилось делать вручную. Масгрейв тем временем шил паруса из ткани, которую они сняли с крыши своего дома. Райналь был бы рад видеть его за этим занятием и днем, потому что капитан, будучи мастером в этом деле, в столярном ремесле был бесполезен и чаще портил то, за что брался.

«Помню, однажды я работал в одиночестве в кузнице», – повествует Райналь.

Он был занят ковкой болтов для крепления новых деталей к корпусу лодки и украдкой наблюдал за капитаном Масгрейвом, работающим на стапеле буравом. Вдруг тот окаменел. «Потом вижу, он поднимается по склону и направляется ко мне. Шел он медленно, а лицо его было бледным, как у преступника, только что пойманного с поличным. Одну руку он держал за спиной».

Оставив работу, Райналь спросил с тревогой:

– Что случилось?

– Все пропало! – трагически воскликнул Масгрейв.

– Да что ж такое, что произошло?

Масгрейв показал ему то, что держал в руке за спиной, – бурав с отломленным острием! Ему столь ярко представились тщетные попытки отковать закрученный конец бура, что он едва сдерживал слезы.

Бросив на него взгляд, Райналь не смог сдержать смеха. Отломился только самый кончик острия. Он подправил его на точильном камне, и бурав служил дальше так же исправно, как и прежде.

«К концу марта мы закрепили новый остов к корме нашей лодки», – пишет Райналь.

Ахтерштевень был представлен массивным куском дерева, одним краем сопряженный с концом фальшкиля, другим – возвышающимся на два фута над уровнем старого планширя. Четыре прибитые полосы железа, по две с каждой стороны киля, крепили новые детали к старому корпусу. То же самое было сделано в носовой части. Форштевень нарастили доской, закрепленной по обе стороны двумя железными полосами, с приваренным вверху к ним кольцом для крепления бушприта, а внизу – спускающимися до фальшкиля с нахлестом на него.

«Следующей нашей задачей было нарастить фальшборты лодки, – продолжает Райналь. – Ее мы решили двадцатью четырьмя новыми шпангоутами, закрепленными по двенадцать штук на каждом борту, к килю и старому корпусу, возвышавшемуся над последним на целых два фута». Между собой их скрепили двенадцатью поперечными балками – бимсами. Теперь им оставалось только обшить их, и борта должны были подняться на желаемую высоту.

Со слов изобретательного Райналя это может показаться простым делом, но в действительности неблагоприятные условия снижали темп их работы, превращая ее в сущий кошмар. Несмотря на убывающий день, мошки стали даже более злобными, чем прежде. Масгрейв писал, что они налетали тучами, буквально покрывая каждый участок голой кожи, но этим не ограничивались и залезали под одежду, кусая и там.

Прошлой осенью они могли спастись от них, ретируясь в дом, но сейчас, стремясь закончить строительство лодки к апрелю, что соответствовало намеченному сроку, мужчины вынуждены были «терпеть и продолжать вести дело к завершению». Посему их лица и руки чудовищно распухли. «Думаю, сейчас у меня на лице и руках даже для острия иголки не найдется неискусанного места», – сетует капитан.

Масгрейв выбрал апрель, потому что к тому времени закончатся равноденственные шторма и они смогут рассчитывать на сносные условия для плавания. Правда, признавался он сам себе, этот срок был слишком сжат. Погодные условия не благоприятствовали им, во второй половине марта бушевали ужасающие шторма. Кроме того, они постоянно были голодны. Не имея больше в своем распоряжении лодки, отшельники были вынуждены ограничиться лесами вокруг Эпигуайтта, но морских львов в них встречалось меньше, чем в прежние месяцы.

По этой причине тот день, на который Масгрейв назначил спуск лодки на воду, пришлось посвятить добыче пропитания. Сразу же после завтрака все пятеро отправились в разных направлениях, и кто-то вернулся с небольшим уловом рыбы, а иные с пустыми руками. Как пишет Масгрейв, «все мы подавленно смотрели друг на друга», когда вошел радостный Алик с половиной туши на плечах и сообщил, что убил двух крупных самок.

Наскоро приготовив и поев мяса, чтобы подкрепить свои силы, все отправились за остальной добычей, торопясь, так как близились сумерки и с приливом прибывала вода, затопляя берег местами на глубину до шести футов. Они забрали туши и убили еще двух самок и одного детеныша. Домой мужчины вернулись вымокшими до нитки, так как все это время дождь лил как из ведра, но, с удовлетворением отмечает Масгрейв, они были щедро вознаграждены, ибо «Провидение в конечном счете никогда не оставляет нас с пустыми руками».

Впрочем, более серьезные трудности ожидали их впереди. Во второй половине апреля, ближе к маю, наступила зима с неизменными бурями, снегопадами и градом. Одной из немногочисленных отрад стало приобретение еще одного домашнего питомца. Как-то они заметили животное, которое пряталось в кустарнике неподалеку, и вскоре в оставленную ими в кузнице ловушку попалась молодая кошка, приходившая туда греться. Они сделали ей будку и привязали, надев на нее ошейник. Ей так понравилось жить в Эпигуайтте, что, даже когда с нее сняли ошейник, она продолжала крутиться поблизости, особенно по ночам. Она была очень дружелюбна, любила, чтобы ее ласкали и с нею играли, и, по словам Масгрейва, «она быстро уничтожила всех мышей в доме, от которых не было спасу».