— ЧЕГО? — сказал он.

— МНЕ НУЖНА ПОМОЩЬ! — сказал я, подойдя к нему со стоячим болтом.

— А ИМЕННО?

— вращение, баланс и центровка.

— ЭЙ! ХЕРИТИТО!

подбежал маленький японец.

— вращение, баланс и центровка, — сказал я Херитито.

— дайте ключи.

я дал Херитито ключи, меня это не волновало, я всегда имел при себе два или три набора ключей, я был неврастеником.

— «комета шестьдесят второго года выпуска», — сказал я ему.

Херитито направился к «комете шестьдесят второго года выпуска», а бригадир — в сортир, я вернулся к стене и стал смотреть на проезжающий транспорт; тесно, скучно и страшно было в темном Лос-Анджелесе, шипел моросящий дождь, темень, 1984 год уже двадцать лет назад миновал, все больное свежее общество окончательно обезумело и сделалось черствым, как именинный пирог, брошенный на съедение тараканам и муравьям, темный дерьмовый дождь, Херитито завел мою голубую «комету», с пятью из двенадцати долгов с грехом пополам покончено, а болт мой снова поник.

я увидел, как он откручивает колеса, и пошел прогуляться, дважды обойдя квартал, я миновал двести прохожих и не увидел ни одного живого человека, я заглядывал в витрины и не видел в витринах ничего из того, в чем нуждался, и все же на каждой вещи был ценник, гитара, ну и что, черт возьми, стал бы я делать с гитарой? я мог бы ее сжечь, проигрыватель, телевизор, приемник, никчемность, никчемность, хлам для кишок, дрянь, засоряющая кишки рассудка, вышибающая мозги, точно красная шестиунцевая боксерская перчатка, с треском, осточертело.

Херитито оказался ловким малым, через полчаса он вынул из-под машины домкрат, отогнал ее на стоянку.

— ну! отлично, где тут расплатиться?

— да нет, пока только балансировка колеса и вращение, придется еще ставить ее на домкрат для центровки, в очереди перед вами только одна машина.

— а-а.

вечером начинались скачки, и я рассчитывал успеть на первый заезд, к половине восьмого, я нуждался в деньгах, и мне как раз везло, но требовался еще час до начала заездов, чтобы разобраться в ставках, то есть приехать туда надо было к половине седьмого, дождь, темный дождь, неполадки с машиной, тринадцатого — за квартиру, четырнадцатого — алименты, пятнадцатого — за машину, я должен был успеть на скачки; без них я мог бы с тем же успехом наклюкаться, понятия не имею, как люди сводят концы с концами, вот чертовщина! дожидаясь конца ремонта, я сходил в магазин и купил за пять долларов четыре пары трусов, вернулся, швырнул их в багажник, запер багажник, господи боже мой, обнаружил, что у меня только один ключ от багажника! для неврастеника это беда, я направился к будке, где делают ключи, меня едва не сбила выезжавшая задним ходом машина, я сунул голову в окошко и уставился на ее ноги, у нее были фиолетовые подвязки и очень белая кожа, «смотрите, куда едете, — сказал я ее ногам, — вы меня едва не прикончили, черт подери!» лица ее так и не увидел, я убрал голову из машины и пошел к будке, мне сделали второй ключ, когда я расплачивался, подбежала старуха.

— эй, мне загораживает дорогу грузовик! я не могу выехать!

— меня это не касается, — сказал ключник, она была слишком стара, туфли без каблуков.

безумный взгляд, большие и ровные вставные зубы.

юбка почти до лодыжек, любите, любите, любите бородавки своей бабули, она посмотрела на меня.

— что же мне делать, мистер?

— выпейте чего-нибудь прохладительного, — сказал я и отошел.

разве что лет двадцать назад, ну ладно, ключик свой я получил, дождь не переставал, я стоял, пытаясь надеть ключ на кольцо, когда появилась еще одна в мини-юбке, с зонтом, почему-то с мини-юбкой все обязательно носят некие особые несексуальные чулки, толстое сетчатое дерьмо или колготки на пару с неряшливо висящим тошнотворным исподним; но эта одевалась в старом стиле — высокие каблуки, длинные нейлоновые чулки, мини, едва прикрывающее задницу, к тому же она была стройна, боже мой, все смотрели, это был разгул безумного ходячего секса, рука_моя дрогнула, вдевая ключ в кольцо, и я уставился в дождь, а она неторопливо шла в мою сторону и улыбалась, я забежал со своим кольцом за угол, я хочу видеть, как мимо проплывет эта жопа, подумал я. а жопа свернула за угол и проплыла мимо — неторопливая, покачивающаяся, юная, так и просящая, ее догнал хорошо одетый малый, окликнул по имени, «ах, я так рад тебя видеть!» — сказал он. он все говорил и говорил, а она улыбалась, «ну ладно, желаю хорошо провести вечер!» — сказала она. значит, он собирался ее отпустить? этот малый был просто-напросто болен.

я вдел ключ в кольцо и пошел следом за ней в магазин, я смотрел, как она ходит по магазину, покачиваясь и вихляя задницей, а мужчины оборачивались и говорили: «господи, вы только взгляните!»

я подошел к мясному отделу и занял очередь, мне надо было купить мяса, стоя в очереди, я увидел, как она вновь появилась, потом она встала, прислонившись к стене, в пятнадцати футах от меня, она смотрела на меня и улыбалась, я взглянул на свою ладонь, моя очередь была девяносто второй, а она все стояла, она смотрела на меня, на умудренного опытом человека, мне чего-то недоставало, наверно, у нее большая мохнатка, подумал я. а она все смотрела и улыбалась, у нее было милое личико, почти красивое, но мне необходимо было успеть к первому заезду, к половине восьмого, за квартиру тринадцатого, алименты четырнадцатого, за машину пятнадцатого, четыре пары трусов за пять долларов, центровка колеса, первый заезд, первый заезд, девяносто вторая очередь, ТЫ БОИШЬСЯ ЕЕ, ТЫ НЕ ЗНАЕШЬ, ЧТО ДЕЛАТЬ, КАК ПОСТУПИТЬ, ЧЕЛОВЕК, УМУДРЕННЫЙ ОПЫТОМ, ТЫ ИСПУГАЛСЯ, НЕ НАХОДИШЬ НУЖНЫХ СЛОВ, НО ПОЧЕМУ ЭТО ОБЯЗАТЕЛЬНО ДОЛЖНО ПРОИСХОДИТЬ У МЯСНОГО ОТДЕЛА? и потом будет столько хлопот! ты же знаешь, она окажется ненормальной, захочет переехать к тебе, будет храпеть по ночам, бросать в унитаз газеты, потребует ебать ее восемь раз в неделю, господи, это уже чересчур, нет, нет, нет, нет, мне необходимо успеть к первому заезду.

она меня раскусила, она поняла, что я попросту трусливое дерьмо, внезапно она направилась дальше, шестьдесят восемь мужчин смотрели ей вслед и грезили о неземном блаженстве, я пролетел, стар, слишком, пора на свалку, она хотела меня, ступай играть на своих скачках, старик, ступай покупать свое мясо, номер девяносто второй.

— номер девяносто второй, — сказал мясник, и я взял фунт мясного фарша, кусочек вырезки и упаковку бифштексов, намотай все это себе на болт, старик.

я вышел, направился под дождем к машине, открыл багажник, бросил туда мясо и вновь прислонился к стене — с видом человека, поглощенного земными заботами, закурив в ожидании, когда машину поставят на домкрат, в ожидании первого заезда, но я знал, что уже упустил свой шанс, упустил легкий выигрыш, дар, упавший с небес в дерьмовый день, Лос-Анджелес, пятница клонилась к вечеру, машины все ехали мимо, а дворники все протирали и протирали их стекла, за стеклами не было лиц, а я, Богарт, я — тот, кто прожил жизнь, жался к стене, засранец, и втягивал голову в плечи, монахи-бенедиктинцы хохотали во все горло и пили вино, усердно чесались все обезьяны, раввины благословляли соленые огурцы и пиписьки; а человек дела, Богарт, стоял, прислонясь к стене Бирса-Собука, — ни ебли, ни наглости, дождило, дождило, дождило, я выиграю в первом заезде на Короле Жира и поставлю на Листик Травы; и механик пришел, отогнал машину и поставил ее на домкрат, а я взглянул на часы — половина шестого, работа подходила к концу, но, так или иначе, это было уже не столь важно, я бросил сигарету под ноги и уставился на нее. красный огонек смотрел в ответ, потом дождь его погасил, а я направился за угол разыскивать бар.