после чего он сменил гнев на милость, с какой стати доктора должны быть лучше меня? не понимаю, старый знахарский трюк.

короче, я оказался на улице — Чарльз Буковски, приятель Хемингуэя, Эрни. «СМЕРТЬ ПОСЛЕ ПОЛУДНЯ» я не читал, где бы достать?

малыш сказал сидевшей в машине сумасшедшей, которая требовала всего лишь уважительного отношения к идиотскому праву собственности:

— мы передвинем машину, мы столкнем ее с дороги.

малыш говорил это и для меня, после того как я написал ему предисловие, он был моим должником.

— слушай, малыш, здесь некуда толкать машину, да и вообще мне на это наплевать, я иду пить. — как раз начинался дождь, у меня очень нежная кожа, как у крокодила, да и душа ей под стать, я удалился, хватит с меня войн, черт подери!

я удалился, но не успел дойти до лаза к себе во двор, как услышал крики, я обернулся.

вот мы и напросились, на толстого еврейского поэта, к стихам которого я только что написал предисловие, орал худой ненормальный в белой футболке, а белой футболке-то что там понадобилось? малыш в белой футболке отталкивал моего полубессмертного поэта, энергично отталкивал, сумасшедшая старуха продолжала давить на автомобильный гудок.

ну что, Буковски, стоит ли вновь подвергать испытанию твой хук левой? при ударе ты скрипишь, точно дверь старого сарая, да и побеждаешь всего в одном бою из десяти, когда был последний бой, в котором ты победил, Буковски? тебе уже пора носить женские штанишки.

да ладно, черт побери, с таким послужным списком, как у тебя, еще один проигрыш большим позором не станет.

я двинулся на помощь юному еврейскому поэту, но в этот момент увидел, что он уже заставил белую футболку отступить, потом из стоявшего рядом с моей жалкой лачугой многоэтажного дома стоимостью в двадцать миллионов выбежала молодая женщина, я принялся смотреть, как в свете фальшивой голливудской луны вихляют ее полужопия.

девочка, я мог бы показать тебе то, чего ты никогда, ни за что не забудешь, — добрых три с четвертью дюйма прыгучей пульсирующей елды, только вообрази, но она лишила меня всякой надежды — вихляя жопой, она подбежала к своей маленькой «фиарии шестьдесят восьмого года выпуска», если не путаю, название пишется именно так, и влезла в нее, мохнатка жаждала моей возвышенной души, а она влезла в машину, завела мотор, съехала с подъездной аллеи, едва не сбила меня — меня, Буковски, БУКОВСКИ, гм-гм, и отогнала машину на подземную стоянку двадцатимиллионного небоскреба, почему бы ей было с самого начала ее там не поставить? ну да ладно.

малый в белой футболке все еще топчется там, пошатываясь, как полоумный, мой еврейский поэт уже подошел и стоит рядом со мной в свете голливудской луны, который заливает нас всех, точно вонючая вода из-под грязной посуды, самоубийство — дело нелегкое, быть может, удача нам еще улыбнется, скоро в «ПИНГВИНЕ» выходит книжка, Норс-Буковски-Ламантиа… что-что?

ну-ну, женщине дорога к дому открыта, но добраться до него она не в состоянии, она даже не может как следует повернуть, то и дело она дает задний ход, вот она таранит стоящий впереди белый грузовичок, от первого удара бьются задние фонари, она дает задний ход. жмет на акселератор, отлетают все крыло и половина левого бока, правая сторона цела — на то она и правая, больше ничего не требуется, подъездная аллея свободна.

Буковски-Норс-Ламантиа. «Пингвин-букс», обоим парням чертовски повезло, что я угодил под одну обложку с ними.

и вновь эта мокрая курица бьется сталью о сталь, а в промежутках она давит на сигнал, белая футболка покачивается в лунном свете, в бреду.

— что происходит? — спросил я малыша.

— не знаю, — наконец-то признался он.

— когда-нибудь из тебя выйдет хороший раввин, но ты должен разбираться в подобных вещах.

малыш готовится стать раввином.

— ничего не понимаю, — сказал он.

— мне необходимо выпить, — сказал я. — будь здесь Джон Томас, он бы их всех прикончил, но я не Джон Томас.

я уже собрался уходить, женщина продолжала усердно таранить пикап, разнося его на куски, я уже собрался уходить, когда появился старик в болтающемся коричневом пальто и очках — настоящий старик, старше меня, то есть действительно старый, он вышел и столкнулся лицом к лицу с малышом в белой футболке, лицом к лицу? самые подходящие слова, верно?

так или иначе, как говорится, старикашка в очках и болтающемся коричневом пальто выбегает с большой банкой зеленой краски, никак не меньше галлона, а то и пяти, не знаю, что все это значит, я окончательно потерял и сюжетную нить, и цель этого рассказа, если они вообще когда-нибудь были, короче, старик выплескивает краску на ненормального в белой футболке, описывающего круги по Делонгпре-авеню в робком свете голливудской луны, причем большая часть льется мимо, а кое-что и попадает в цель, главным образом туда, где раньше было сердце, неотразимый удар зеленым по белому, и происходит это быстро, так быстро, как вообще все происходит, едва ли не быстрее, чем успевают отреагировать глаза или пульс, вот почему у вас складываются столь различные мнения о любом поступке — о бесчинствах, о начале драки, о чем угодно, глаза и душа не поспевают за ДЕЙСТВИЯМИ разъяренного зверя, но я увидел, как старик опустился на землю, упал, кажется, до этого был удар, но я знаю, что после этого удара не было, женщина в машине перестала гудеть и таранить пикап, теперь она просто сидела и орала благим матом, испуская вопль абсолютной высоты, который имел тот же смысл, что и непрерывное давление на гудок, она умерла и была навеки погребена в машине шестьдесят девятого года, но не могла этого уразуметь, она попалась на крючок и была добита, выброшена за борт, и неким чувством, еще копошившимся в остатках ее души, она это осознавала — никто не лишается души целиком, душа высасывается только на девяносто девять процентов.

белая футболка нанес старику сильный второй удар, разбила ему очки, бросила его трепыхаться и барахтаться в его старом коричневом пальто, старик поднялся, и малыш нанес ему еще один удар, сбил его с ног, снова ударил, стоило тому приподнять задницу, малыш в белой футболке веселился от души.

юный поэт сказал мне:

— БОЖЕ МОЙ! ПОСМОТРИ, ЧТО ОН ДЕЛАЕТ СО СТАРИКОМ!

— гм, очень интересно, — сказал я, жалея, что под рукой нет выпивки или хотя бы курева.

я направился в сторону дома, потом я увидел полицейскую машину и зашагал немного быстрее, малыш пошел вслед за мной.

— может, вернемся и расскажем им, что случилось?

— а ничего и не случилось, кроме того, что жизнь превратила всех в полоумных тупиц, в этом обществе самое главное — соблюдать два правила: не попадайся без денег и не попадайся, когда тащишься под чем бы то ни было.

— но он не должен был так поступать со стариком.

— старики для того и существуют.

— а где же справедливость?

— но это и есть справедливость: молодые карают стариков, живые карают мертвых, разве не ясно?