— Я имею в виду, что Речь Посполитая должна стать центром Европы и географически, и политически. Это должна быть великая держава от моря до моря. Нам нужно не просто объединить все земли, где исторически проживают поляки. Нам нужно стать единым государством с Литвой, как это было заповедано нашими предками. Но мы не должны забывать и о том, что «Украина» — это польское слово, обозначающее окраинные земли. Польские земли! Мы должны их вернуть. Одесса и Смоленск тоже должны быть польскими городами.

Янек чуть не поперхнулся.

— Но они же не входили в Речь Посполитую. Там живет очень мало поляков.

— Ошибаетесь, юноша. Смоленск был нашим с тысяча шестьсот одиннадцатого по тысяча шестьсот шестьдесят восьмой. И Рига была польским городом. А Одесса… Тогда эти земли принадлежали татарам. Почему бы нам не взять их? В конце концов, там хороший порт.

— Но такая политика восстановит против нас соседей!

— Кого? — презрительно выпятил губу Пилсудский. — Русские — извечные враги Польши. Они всегда будут воевать с нами и стремиться поработить нас. Значит, мы всегда будем воевать с ними. Сейчас, когда Россия ослабла из-за внутренних неурядиц, мы должны отобрать у нее как можно больше. Если мы откажемся от претензий на Смоленск, ситуацию это не изменит. Пока есть Россия и есть Польша, между ними будет вражда. Украинцы — это вообще не нация. Так, народец, обитающий на периферии больших стран. Когда-то они сбежали от нас к москалям и попали в такое рабство, какое не могли и представить, находясь под Речью Посполитой. Пора им возвращаться в состав Польского государства и из рабов у русских становиться слугами у поляков. Свое государство они никогда не смогут создать. Латыши и немцы, живущие в Прибалтике, — это тоже не сила. Когда-то их захватили русские, потом мы, потом шведы, потом снова русские. Кто еще? Австрийцы смирятся с потерей Польши, как смирились с потерей Италии. Если мы обещаем им дружбу и союз, то они признают нашу независимость. В конце концов, польские гусары уже спасали Вену от осман. Если мы пообещаем императору, что будем оберегать его интересы на Балканах от российских притязаний, он согласится с независимостью Польши и не будет возражать против наших приобретений на востоке. Немцы? Ну, у немцев сейчас полно проблем. Любому, кто хоть немного смыслит в стратегии, ясно, что они выдохлись. Длительная война на два фронта не для них. Думаю, в ближайшее десятилетие они и не вспомнят о Польше. А потом уже им останется только признать свершившееся.

— Однако времена меняются. Если мы пойдем по пути давления на соседей, не приведет ли это к изоляции? Положим, сейчас Германию разобьют, и Польша обретет независимость. Но рано или поздно Германия возродится и нападет на нас. Понятно, что от России помощи ждать не приходится, скорее всего, она ударит нам в спину. Если мы создадим великую державу, о которой вы говорите, и если держава будет единой, то, пожалуй, мы сможем защититься. Но если мы будем подавлять украинцев, презирать, отмахиваться от чехов, то окажемся один на один с врагом. Если уж Германия не может выдержать войну на два фронта, то мы и подавно не выдержим.

Пилсудский надменно взглянул на собеседника:

— Подпоручик, я выделил вас за меткий глаз, прекрасное владение джиу-джитсу, боевую удаль и верность делу освобождения Польши. Но мне не интересны ваши геополитические построения.

— Прошу простить, пан генерал, — вытянулся по стойке «смирно» Янек. — Я просто хотел понять, с какой точки зрения нужно рассматривать наших соседей.

— Хорошо. — Пилсудский смягчился. — У Польши нет друзей, кроме ее собственной армии. Поляки — это вольный народ, призванный играть доминирующую роль в центре Европы. По своим качествам они превосходят все соседние народы и потому не нуждаются в союзниках. Мы сами возьмем, что нам нужно. Те, кому это не понравится, получат по зубам. Все остальные будут вынуждены подчиниться нашей силе и признать нашу власть. Вам ясно?

— Так точно, пан генерал.

«Вот, кажется, это и обеспечит наш разгром через двадцать два года», — добавил он про себя.

В дверь постучали. Расстегнув кобуру, Янек направился открывать.

— Кто там? — крикнул он по-польски.

— Откройте представителям германского командования, — последовал ответ на немецком языке.

Янек резко повернулся к командующему.

— Это арест, — бросил он.

Пилсудский подошел к окну и выглянул на улицу, потом метнулся к телефону и схватил трубку.

— Обложили, как медведя в берлоге, — процедил он. — Связь отключена. Открывай. И без глупостей. Их здесь не меньше роты. Наших уже разоружили. Все равно не отобьемся. Если сможешь, доберись до австрийского командования и попробуй убедить… Хотя пустое. Открывай.

— Мы еще возьмем свое, пан генерал, — произнес Янек и открыл замок.

Немедленно комната наполнилась вооруженными немецкими солдатами. Янека прижали к стене и обезоружили.

— Генерал, — немецкий майор шагнул к Пилсудскому, — согласно распоряжению немецкого командования вы арестованы. Вы обвиняетесь в заговоре против кайзера Германии, направленного на отделение от империи земель с польским населением. Прошу вас сдать оружие и следовать за мной.

Чигирев стоял, опершись на подоконник, и смотрел, как дыбится свинцовыми водами Нева. На улице уныло завывал ветер. Сумерки медленно накатывались на город.

«Вот так же неумолимо накатываются и сумерки эпохи, — подумал Чигирев. — Сколько им длиться, этим сумеркам? А сколько продлится тьма, если сейчас не предотвратить большевистского переворота? Семь десятилетий! Почти никто из живущих здесь не увидит рассвета. Да и что это будет за рассвет: тяжелое пробуждение от глубокого похмелья или приход в себя после нокаута?!»

Он с силой оттолкнулся от подоконника и шагнул к Керенскому:

— Александр Федорович, все, о чем вы говорите, — полумеры. Это не предотвратит большевистского переворота. Ситуацию надо менять в корне. Большевики используют самые глубокие инстинкты масс. Они виртуозно играют на чувствах простых людей. Всё, что мы говорим об Учредительном собрании, о глубоких либеральных реформах и решении земельного вопроса после окончания войны, воспринимается положительно только либеральной интеллигенцией. Крестьяне и рабочие всего этого просто не понимают. Они уже четвертый год кормят в окопах вшей, а их семьи пухнут с голоду в тылу — и только это имеет для них значение. Они хотят мира немедленно. Давайте посмотрим правде в глаза. У нас нет сил, чтобы продолжать войну, провал июньского наступления в Галиции — тому свидетельство. Вспомните, что кричали тогда наши министры: «Успех на фронте будет свидетельствовать о силе новой демократической власти и укрепит ее!» Укрепили, дальше некуда! Более отвратительно подготовленной операции не было за всю войну. Сохранившийся профессиональный офицерский корпус — монархический в своей основе. Вы не доверяете ему и сковываете его действия. В итоге армией командуют непрофессионалы. Низшие чины совершенно не хотят воевать. Помните, что я вам говорил в феврале? Вы утверждали, что русский солдат с удвоенной силой станет сражаться, когда к власти придет новое демократическое правительство. Теперь-то хоть вы убедились, что время общественной ломки — это худшее время для внешнеполитической активности? Знаете, что говорят пленные офицеры противника? Все твердят как один: «Это не те русские, что год назад». Да какой там год! Вспомните: моральное состояние армии в шестнадцатом году оценивалось как катастрофическое. Во многом именно это позволило нам прийти к власти в феврале. А потеря Риги! Мы оборонялись и потеряли восемнадцать тысяч человек, из них восемь тысяч — пленными. А общие потери немцев не превысили четырех тысяч. Б наступлении! Это при том, что, согласно военной теории, потери наступающей стороны должны быть втрое больше, чем у обороняющейся. Продолжение войны невозможно. Оно погубит Россию.