– Ты не понимаешь… в таборе может быть еще хуже. Помнишь, как он пьяным стоял перед нашим шатром и пел какую-то воровскую мерзость? Еще чуть-чуть – и у него совсем язык бы развязался. Если Митька расскажет все как есть, что тогда со мной будет? Тем более Сеньки нет…

– Проклятый, бессовестный… – горько сказала Мери, обнимая руками колени. – Как он мог… как мог оставить тебя…

– Ты имеешь в виду – тебя? – усмехнулась Дина.

Мери изумленно посмотрела на подругу, и глаза ее начали наполняться слезами. Чтобы скрыть их, она отвернулась к окну.

Некоторое время подруги сидели молча. Из-за стены доносился громкий, пьяный мужской разговор, сбивчиво звенела гитара в неумелых руках, кто-то фальшиво напевал «Ямщик, не гони лошадей».

– Прости, – наконец глухо произнесла Дина. – Прости. Поверь, я сделала тогда что могла. Я сто раз повторила, что ты его любишь до смерти и без него от тоски засохнешь. Но он не поверил.

– Глупый, боже, какой глупый… – пробормотала Мери, закрыв лицо руками. – Дина, он ведь даже не простился со мной… Так и ушел, ни слова не сказав, будто я в чем-то виновата… Или он сам… Господи, почему?! Почему?!

– Почему… – Дина поднялась с кровати, прошлась по комнате, остановилась у окна спиной к подруге. – Мери, пойми, наш с тобой Сенька вовсе не дурак. И он, в отличие от тебя, знает, что каждый должен быть на своем месте. Ты – не таборная цыганка. Ты хорошая, красивая, образованная девочка. Ты умна, ты можешь устроить свою жизнь гораздо лучше, чем… Боже, Мери, ты в самом деле всерьез намереваешься до самой смерти проболтаться с торбой под чужими заборами?! У тебя гимназия окончена с медалью, фельдшерские курсы, а ты… Я понимаю – зимой, тогда, у красных, когда некуда было кинуться, негде больше спрятаться… Но сейчас! Здесь, в Крыму, у своих! А ты даже не хочешь помогать мне в госпитале, почему?!

– Я уже говорила! – отрезала Мери. – Я не хочу уходить из табора!

– Конечно! Правильно! До сих пор учишься быть цыганкой! Но зачем, зачем?! Посмотри, даже Сенька все понял раньше тебя! Понял, что, как ни любил бы тебя, он не имеет права…

– Имеет! – вспылила Мери. – Я сама дала ему это право! И если б не Мардо, я бы уже давно была Сенькиной женой!

– О да, разумеется! Это все очень романтично! И ты побиралась бы для него по дворам, чудно! А потом бы он как-нибудь напился пьяным и избил бы тебя кнутом! Как все цыгане! Ты уже сто раз такое видела! Помнишь, как ты ринулась Машку спасать и как мы с бабкой тебя еле удержали?!

– Неправда, Сенька никогда бы!..

– Да что ты говоришь, милая моя!.. – со злой издевкой всплеснула руками Дина.

Мери вытерла слезы и, как-то разом потухнув, глухо сказала:

– Твой дед никогда не бил твою бабку. Весь табор это знает. И, слава богу, живут уже много лет. А ты… Я знаю, почему Сенька тебе не поверил. Потому что ты сама не веришь… Но, Дина, Дина! – Она вскочила с кровати, кинулась к подруге, с силой обхватила ее за плечи. – Вспомни, как ты любила Зурико! Ведь ты бы пошла за ним куда угодно! Куда угодно! На войну, в плен, на расстрел!

– Да… Да, да… – как в бреду, закрыв глаза, шептала Дина. Из-под ее опущенных ресниц, невидимые, бежали слезы. – Куда угодно, да… Мери, милая, я до сих пор его жду! Молчи, я сама знаю, что это глупость… О, как я все хорошо понимаю… Но… Но почему-то ничего не проходит. День за днем идет, а все остается как было.

– Бедная моя, бедная… – Мери прижалась к ней. – Ну так пойми же и меня… У меня еще есть надежда. Я знаю, да, знаю, что сейчас творится повсюду. Но… Но я жду каждый день, каждый вечер. Утром, едва открываю глаза – и сразу начинаю ждать. Я не могу уйти из табора, потому что Сенька придет туда. Он должен найти меня только там. И тебе тоже пора возвращаться.

– Нет, – коротко ответила Дина. Она уже овладела собой и сейчас спокойно, аккуратно вытирала слезы подвернувшимся под руку полотенцем. – Ты вольна делать что угодно, а я останусь здесь.

– Но здесь ты совсем одна! Кто сможет тебя защитить?!

– Придется, видимо, как-то самой, – жестко сказала Дина, и было ясно, что весь вечер она думала лишь об этом. – Понимаешь, сегодня Мардо просто застал меня врасплох, я еще сдуру не закрыла окно… Но, как правило, я редко бываю одна! По утрам я в госпитале, там полно работы, полно людей. Вечером – ресторан, потом приезжают гости… Поверь, здесь у меня найдутся защитники.

– Боже! Толпа пьяных офицеров! Что тебе за радость доставляют эти сборища, не понимаю, право! Как ты только не боишься находиться с ними в доме…

– Скажите, какие мы стали щепетильные! – вскинулась Дина. – А когда ты сама плясала в ресторане у Осетрова, тамошние офицеры были менее пьяными?!

– Там мы были не одни, а с хором, с цыганами! С твоими, наконец, братьями и отцом! А здесь… Ты же сама жаловалась, что Сокольский совершенно несносен! Это ведь тот брюнет с зелеными глазами, которого ты мне показывала на набережной? Очень интересный, конечно, но…

– Не знаю, что ты в нем нашла интересного! – отрезала Дина. – Я вообще не понимаю, когда он спит! Представляешь, весь вечер, до ночи, – в ресторане! Потом – вслед за мной и другими – сюда, и выставить невозможно никак! Утром приезжает ко мне в госпиталь, мешает работать! Вечером – опять в «Парадизе», и так каждый день! Из-за кокаина, что ли, ему не хочется спать? Не понимаю…

– Ну, вот видишь, видишь…

– Зато есть полковник Инзовский! Очень порядочный человек, и ухаживает за мной… м-м… официально, многих уже отогнал.

– Он намного старше тебя! И, Диночка… Ты ведь сама рассказывала, что у полковника большевики убили всю семью. Как же он может всерьез ухаживать сейчас за кем-то?.. Ей-богу, мне кажется, что ты…

– Кстати, – перебила Дина, и впервые за весь разговор по лицу ее скользнула настоящая, широкая и радостная, улыбка. – Знаешь, кого я сегодня встретила? Бардина Володю! Ну же, помнишь? Такой был смешной юнкер с Малой Грузинки, весь в веснушках, каждый день носил нам левкои, а потом оказалось, что они из сада купца Толоконникова!

– Бардина?! – всплеснула руками Мери. – Ну, конечно же помню! Так он здесь? Живой?!

– И даже не ранен! Приличная форма, кажется, при деньгах…

– Из тыла?

– Непохоже… хотя Сокольский уже ищет с ним ссоры по этому поводу. – Дина взяла подругу за плечи и настойчиво развернула к себе. – Мери, неужели ты даже с ним не захочешь поговорить? Сделай милость, выйди к гостям!

– В таком виде?! – Мери, смеясь, вытянула в пятно света грязные, исцарапанные ноги. – Бардин меня точно не узнает! А узнает – так испугается!

– Тебя сейчас мать родная, будь она жива, не узнала бы, – сердито заметила Дина. – Ну, давай достанем что-нибудь мое, втиснешься как-нибудь.

– Дина, Дина, а руки-то, а ногти? А волосы? А… Да, в конце концов, от меня ведь дымом пахнет и потом! И к тому же я страшно устала… Нет, ни за что! – Мери решительно растянулась на кровати, закинув руки за голову. – Ты, если хочешь, ступай и весели их дальше, а у меня уже нет сил. Я, между прочим, с рассвета на ногах, мы ходили по дальним хуторам гадать…