Вот только мне было очень одиноко.

Я лежал без сна часов до двух, а потом решил подняться в квартиру отца. Глянуть, не оставил ли что-нибудь из нужного.

Я уже дважды туда ходил по ночам, в основном за вещами. Ну, книжку-другую брал. Кое-что из туалетных принадлежностей. Искал что-нибудь дорогое сердцу — должна же у человека хоть одна такая вещица быть? А у меня вот, оказывается, и не было. Все, что попадалось на глаза, было частью жизни, которую я хотел забыть. Если это вообще можно назвать жизнью.

Я, правда, страшно жалел о компьютере, но стационарный комп с собой не потащишь, верно?

Я остановился в коридоре перед дверью в его квартиру. Которую столько лет называл «нашей» квартирой. Я ушел отсюда каких-нибудь пару недель назад, а такое чувство, будто очень давно. Поразительно, насколько давно. Поразительно, как быстро десять лет стали далеким прошлым.

Я приложил ухо к двери и прислушался. Ни звука. Я тихонько вошел.

Всюду темно. Как обычно, он выпил свою снотворную таблетку и лег. Я был и рад, и разочарован. Одновременно. Делайла была права: в жизни такое случается. Она говорила, что когда-нибудь я сам это пойму. Кажется, я уже понял. Мне вовсе не хотелось ни видеть его, ни тем более говорить с ним, но в глубине души я, вероятно, ждал какого-то столкновения. Вроде как финальной сцены. Чтобы уж окончательно точку поставить. А вместо этого — темнота и тишина. Занавес опустили без меня.

Полка для пластинок и проигрывателя зияла черной дырой. Я все разломал, а он ничем не заменил свои сокровища. На долю секунды я его пожалел. Даже стыдно стало.

В моей комнате ничего не тронуто. И записки на подушке нет. Он решил, что я уехал навсегда.

Пошарив в шкафу, я нашел только одну нормальную рубашку, которую еще мог бы носить. Остальное — сплошное старье, которому место на помойке.

Я в последний раз загрузил компьютер и стер историю поисков в Интернете. На тот случай, если бы ему хватило ума самому разобраться или попросить кого-нибудь знающего. Маловероятно, но к чему рисковать? Я выключил компьютер, погладил монитор. Грустно с ним расставаться. Я его любил… Хотя если подумать — я так любил свой компьютер только потому, что это была моя единственная связь с миром. А теперь-то мне не нужно это маленькое окошко в мир. Я буду частью этого мира. Я буду в нем жить!

Повернувшись к двери, я был готов увидеть его на пороге. Прямо-таки картинка перед глазами появилась: отец в дверях, загородил мне путь. Но путь был свободен. И мне пора было уходить.

И все же как-то странно уходить навсегда, не попрощавшись. Я прошел в свою ванную и куском мыла написал «Прощай». Не знаю, когда он зайдет в мою ванную, если вообще зайдет, но по крайней мере обвинить меня в невежливости он не сможет.

* * *

Я вернулся к Делайле, заглянул в спальню.

Делайла храпела громче электропилы. Надо же — а из гостиной я ни разу не слышал. Мария лежала в центре, лицом ко мне и вроде бы спала. Я смотрел на нее и представлял, как это здорово — каждую ночь видеть ее спящей.

Натали спала с другого края — разумеется, с большим пальцем правой руки во рту. А в левой держала громадную пушистую тапочку Делайлы, прижимаясь к ней щекой. Даже во сне ее пальчики двигались, поглаживая длинный искусственный ворс.

Мария вдруг распахнула глаза. Ясные, будто она и не спала, а просто лежала с закрытыми глазами.

Я улыбнулся, она улыбнулась в ответ, и у меня снова тепло разлилось внутри. Я наслаждался этим теплом и улыбался Марии.

Чуть погодя она осторожно перебралась через Натали, подоткнула ей сбоку одеяло, на цыпочках прошла к двери, где я стоял, и поцеловала в щеку. Она была в широкой фланелевой клетчатой рубашке до колен. Я с трудом оторвал взгляд от ее ног — таких длинных и стройных. Таких женских. Само собой, я и раньше видел на улицах женщин в коротких юбках или шортах. Но то другое. А это ноги Марии…

— Не можешь уснуть? — шепнул я.

— Конечно, нет!

— Понимаю. Волнуешься.

— Вообще-то я про храп, но и волнуюсь тоже.

Я взял ее за руку, повел в гостиную, усадил на диванчик, и несколько минут мы просто сидели рядышком. Одной рукой я обнимал ее за плечи, и мы молчали.

Мария первой заговорила:

— Мне повезло, что ты не такой, как другие ребята. Большинство из них передумали бы.

— Я все решил. И никогда ни за что не передумал бы.

— Делайла замечательная.

— Да, она очень хорошая.

— Прости, что я тебе не рассказала. Ну, про Натали. Я-то думала — у нас еще целых четыре месяца есть, чтобы получше узнать друг друга… Мне бы тогда было легче рассказать.

Я промолчал.

— Она славная девочка. Правда-правда. Она тебя наверняка полюбит. Вот познакомитесь поближе…

Я снова промолчал. Потому что не хотел об этом говорить. Я хотел говорить только о нас двоих.

Мария посмотрела на меня, ее лицо оказалось совсем близко, и я ее поцеловал. Не так, как раньше. По-настоящему. Внутри все перевернулось, я задыхался, но не отнимал губ, а рукой гладил ее волосы, шею, плечи. Я не мог прижать ее к себе, чтобы не сделать больно. К ногам, конечно, можно было прикасаться, но тогда логично было бы как-то продолжить, а как? При ее сломанных ребрах и Делайле с Натали в соседней комнате?

Зато можно было… можно было целоваться. И целоваться. И…

Я не помню, когда закончился наш поцелуй. Не помню, чтобы мы решили: ну все, довольно целоваться. Даже смешно. Кто же такое решает? Зато я помню, как Делайла, пристроив Натали на бедре, возилась в кухне и оттуда будила нас:

— Ребятки, поднимайтесь, а то опоздаете на автобус.

В комнате было светло, голова Марии лежала на моем плече. Мы так и заснули с ней, полулежа на диванчике.

— Доброе утро, — в первый раз прошептал я Марии.

Вот и новая наша традиция. Отличное начало новой жизни.

* * *

Прощание далось очень тяжело. Всем нам.

Натали никак не могла расстаться с тапочкой Делайлы. Я не мог расстаться с самой Делайлой. Натали сопела, ныла и кричала. Не плакала, а кричала — возмущенно и горестно. А я старался не выдавать своих чувств.

— Простите, — сказала Мария. — Обычно она очень хорошо себя ведет.

— Не переживай, дочка. Дай ей фору. Все вокруг новое, незнакомое. Эх, если б эти тапки не были подарком сына…

— Ну что вы! Они ваши, мы бы ни за что не взяли. Просто Натали скучает по своему меховому воротнику. Вернее, это воротник с кожаной куртки ее отца. Она его из рук не выпускала. Но пришлось оставить дома.

Не скажу, чтобы мне было приятно это слышать. Сразу всякие мысли полезли в голову. Если она так скучает по воротнику отца, то, может, и по отцу тоже? Может, она очень привязана к этому человеку? И он к ней? А если он ее любит… Не знать, где твоя дочь, — такого и врагу не пожелаешь.