Хосе слушал, не слишком вежливо повернувшись к оберштурмбанфюреру спиной, – никак не мог оторвать взгляд от канавок пятиугольника.

Потом парень начал все же оборачиваться, и… И всё произошло быстро. Кранке, едва отзвучала его тирада, взмахнул широченным рукавом, как птица крылом. Сверкнула сталь. Мария дернулась. Схватилась за горло.

Хосе рванулся вперед – инстинктивно, не рассуждая. Тут же в обе его руки вцепились, с хрустом заломили вверх. Резкая боль в суставах заставила согнуться пополам. И не позволяла разогнуться. Однако – из неудобного положения, вывернув шею, – он ВИДЕЛ ВСЁ. Не желал смотреть на это, хотел закрыть или отвести глаза – но не мог оторваться от кошмарного зрелища.

Марию тоже держали – сразу трое эсэсовцев. Четвертый подставил бронзовый сосуд старинного вида под струю крови, толчками бьющую из рассеченной артерии. Кровь в свете факелов казалась черной.

Кранке стоял молча и неподвижно, крестом раскинув руки – в одной был зажат широкий нож с искривленным лезвием.

Тело девушки конвульсивно подергивалось в руках дюжих мордоворотов, но все слабее и слабее. Одновременно слабел поток крови.

Казалось, что сосуд из темной, почти черной бронзы на глазах светлеет, начинает блестеть сильнее…

Хосе понял, что он вопит – дико, истошно – лишь когда к его губам припечаталась чья-то ладонь со скомканной пилоткой.

Потом на то, что видел Хосе Ибарос, начал наползать мрак – словно эсэсманы один за одним гасили свои факелы. Но, может, это просто темнело в глазах у Хосе. Исчез Кранке, исчезли другие эсэсовцы – осталась девушка и бронзовый сосуд, в который падали последние тяжелые капли… Потом темнота поглотила и Марию. В первородной черноте сосуд сверкал начищенной бронзой – Хосе вдруг понял, что это Грааль, только Грааль с кровью Девы Марии, и… Не стало ничего. Лишь темнота.

* * *

Это была пощечина – другого слова не подобрать.

Пощечина генералу Инфантесу, пощечина самому каудильо Франко, пощечина всей Испании.

Никто из приглашенных высших немецких чинов на празднование седьмой годовщины Освободительной войны не явился. Никто. Ни Линденнман, ни Клюффе, ни кто другой из генералитета. Прислали занюханного оберста из штаба 18-й армии – и всё. Он и в списке-то немцев, награждаемых к годовщине испанскими наградами, не значился…

Даже оберштурмбанфюрер Кранке, официальный представитель рейха при «Голубой дивизии», – и тот на прием не явился. Сослался на недомогание после недавнего ранения, – хотя еще утром вышагивал по особняку, на вид живой и здоровый.

Что оставалось делать Команданте? Лишь хорошую мину при плохой игре. Словно бы и не произошло ничего непредвиденного… Вручили награды группе своих солдат и офицеров – коробочки с орденами, предназначенными немцам, отложили, дабы отправить потом с нарочным. Перешли в столовую, где все было готово к банкету (пока Команданте вручал награды, один стол оттуда вынесли, и убрали лишние приборы – дабы отсутствие германских гостей не резало глаз).

Команданте взял бокал, прокашлялся. Голоса смолкли, слушали первый тост генерала стоя.

– Господа… – начал он.

Закончить речь генералу Инфантесу не довелось.

* * *

Хосе пришел в себя от холода. Но веки разомкнуть не спешил. Попытался понять: где он и что с ним происходит? Неужели сон после двух стаканов вина обернулся этаким кошмаром? Ведь не было, не было, не было ничего! Ни пещеры, ни Кранке с ножом, ни струи черной крови, хлещущей из рассеченного горла Марии…

Надежда оказалась тщетной. Койка, на которой спал Хосе в своей клетушке, была жестковата – но сейчас он лежал на чем-то куда более твердом и холодном. На камне? Похоже на то… Рот заткнут – ни крикнуть, ни выплюнуть кляп. А еще Хосе показалось, что он полностью обнажен. Осторожно, всё еще не желая этого делать, он приподнял веки… И тут же услышал резкий оклик на немецком.

Кошмар никуда не делся. Та же пещера, тот же тусклый свет факелов… Виделось всё в ином, странном ракурсе. Через пару секунд он понял причину. Хосе лежал на той самой монолитной плите-заглушке, перекрывшей напоминающий пушку туннель. Прямо на высеченном в ней пятиугольнике.

Руки и ноги парня оказались широко раскинуты, – ни шевельнуть, ни двинуть. Что-то держало конечности, что-то прижимало к камню. Взглянуть, что именно, не удалось. Шею тоже неподвижно фиксировал какой-то ошейник. И – подозрение полностью подтвердилось – никакой одежды на Ибаросе не было. Ни лоскутка, ни ниточки…

Подошел Кранке, в том же балахоне, капюшон откинут. Сделал знак кому-то в темноту. Появились еще эсэсовцы: четверо, потом к ним присоединился пятый. У одного в руке тот самый не то чемоданчик, не то футляр из полированного дерева. Другой тащил сверкающий бронзовый сосуд (Хосе передернулся, вспомнив: ЧТО внутри…). Остальные держали факелы.

– Рад, что вы очнулись, сеньор Ибарос! – сказал оберштурмбанфюрер. – Нашатырь мы прихватить не озаботились. А выполнить свою задачу вы можете, к сожалению, лишь находясь в полном сознании… Очевидно, вы уже догадались, – каким образом. Та-а-ак… Судя по вашему мычанию и попыткам совершить экспансивные жесты, – умирать за дело фюрера и каудильо вам категорически расхотелось, сеньор Ибарос? Могу успокоить: дело, за которое вам предстоит умереть, к упомянутым двум господам не имеет никакого отношения.

Хосе слушал внимательно. А что ему еще оставалось? Пытался уловить если не в словах, то в тоне эсэсмана хоть что-то, дающее надежду… Хоть тень надежды… Наверное, оттого что очень хотелось, парню почудилось: есть в голосе Кранке легкая неуверенность.

Оберштурмбанфюрер принял от своего подчиненного чемоданчик-футляр, щелкнул замочком, откинул крышку. Повернул так, чтобы Хосе хорошо разглядел содержимое.

– Оцените инструментарий, сеньор Ибарос! Клинкам более полутысячи лет – а словно вчера сделаны. Умели работать гранадские оружейники, не правда ли?

Оружием предметы, поблескивающие в бархатных гнездах футляра, можно было назвать с натяжкой. В бой с таким не пойдешь: два тонких, похожих на стилеты клинка; жутковатого вида гибрид пилы и кинжала; вообще ни на что не похожее орудие с двумя лезвиями, расставленными как раз на ширине человеческих глаз. А в крайнем углублении лежал широкий нож с искривленным лезвием – нож, убивший Марию.

– Ага, вижу, прониклись, сеньор Ибарос… Сердечко почаще застучало, кровь по жилам быстрее побежала… Что, собственно, от вас и требовалось.

Кранке вновь отдал футляр помощнику. И взялся за сосуд.

…Тонкая струйка лилась и лилась – казалось, бронзовая посудина никогда не опустеет. Кровь растекалась по канавкам пятиугольника, постепенно заполняя их. Хосе казалось, что камень, на котором он распят, пронизывает странная вибрация. Но, возможно, то была дрожь его тела…

– Чудненькая кровушка, сеньор Ибарос… – приговаривал оберштурмбанфюрер. – Просто уникальная. Знали бы вы, каких трудов стоило найти эту девственницу-сефардку,[9]даже не знавшую, кем были ее предки… Не сочтите за оскорбление, сеньор Ибарос, – но ваша кровь, кровь девственника-христианина, продукт куда как заурядный…