щепетилен — убедился, что к Гиблой гнили по-прежнему не ходит никто и, стараясь не шуметь, зашагал по лесу. Каждый раз по-другому немного иду, чтобы путь свой не повторять, не натаптывать тропку.

Но вот и посёлка окрестности — здесь можно уже не таиться. Слева старый разлапистый дуб, на котором меня тогда Санос с Патаром нашли, справа заросли пальцелиста стеной, прямо в просвете уже и поляна видна. Ещё дальше ручей наш течёт. Благодать. Лёгкий ветерок обдувает прохладой, шуршит листвой на ветвях кустов и деревьев, мелкота птичья отовсюду льёт трели. Лето — лучшее время года у нас, пусть и короткое самое. Настроение — хочется петь. Замечательный день!

Стой… Послышался будто бы смех приглушённый. Я замер, прислушался. Так и есть — в шелесте ветра прячутся тихие голоса. Сами же люди, кому они принадлежат, похоже, укрылись от чужих взглядов в кустах пальцелиста. Пройти бы по-хорошему мимо, но голоса мне как будто знакомы.

Крадучись, направился к зарослям. Разговор неизвестных затих, но шуршание выдаёт притаившихся за кустами людей. Какая-то у них там возня. Я приблизился к покрытым густой листвой веткам.

— Да не бойся ты.

Ого! Санос! Чего он забыл здесь? Я попятился. Что бы здесь не происходило сейчас, это не моё дело.

— Ой! Сюда нельзя.

Что?! Я опять замер. Весь. Даже сердце. Нет. Сердце как раз зачастило, а вот дышать не могу.

— Можно, дурочка. Смотри, какие они у тебя сочные. Так и тянет поцеловать.

— Ой! Ой! Не надо! Что ты делаешь? Ах…

К чмокающим звукам добавляются частые вздохи. Не могу пошевелиться. Моргнуть не могу.

— Нет! Сани, не надо!

— Да брось, сладкая. Ты уже большая девочка.

— Нет, говорю! Ах… Ну, нельзя же…

Звон в ушах. Это вдребезги разлетелись оковы. Ожил! И не просто ожил — атакующим муфром ломлюсь сквозь кусты. Миг — и я уже внутри. Здесь от веток расчищено место и даже настил травы скошенной вроде лежанки имеется. Но это всё мимо сознания. Перед глазами нет ничего, кроме мускулистой спины обнажённого по пояс подростка и выглядывающей из-за неё фигуры названной сестры.

Санос даже не успел обернуться, как я уже висел на его шее, со всей мочи сжимая зажатые в замок руки. Убью, тварь! Как он смел?! Как он мог?!

— Кит?!

Растрёпанная Вея с пылающими щеками безуспешно старается одновременно одёрнуть задравшийся на бёдра подол и запахнуть верхи сарафана.

— Отпусти его! Что ты делаешь?!

Я всё слышу, но смысл слов до меня не доходит. Все звуки для меня слились в единый рёв ярости, что вырывается из моего рта. Перед глазами кровавая пелена. Убью! Убью! Задушу!

Мир внезапно начинает вращаться. Удар о землю вышибает весь воздух из лёгких. Грубая сила размыкает рывком мои руки и выламывает их. Миг — и я уже лежу мордой в траву, а в спину мне давит что-то твёрдое и тяжёлое.

— Вот гадёныш! Всю шею мне исцарапал! Надо же, сильный какой…

Удивление в голосе Саноса разбавлено ехидным злорадством.

— Пусти его! Ему же больно!

Это Вея уже не мне, Саносу. Её голос дрожит.

— Ага, отпустишь тут его. Смотри, извивается как. Опять кинется.

— Китя! Кит! Ну чего ты устроил? Успокойся. Прошу тебя.

Рухнувшая рядом со мной на колени Вея пытается руками удержать мою дёргающуюся в разные стороны голову. Я рычу.

— Ну, волчонок. Смотри, разошёлся как.

Засунь в задницу своё снисхождение, выблюдок! Его тон не обманет меня.

— Хватит, Китя. Ну, что ты? Всё хорошо. Успокаивайся.

— Он! Он… — вырываются из моего рта первые членораздельные звуки.

— Ты решил, Санос хочет обидеть меня? Дурачок. Нет же. Мы просто… играли.

— Да чего ты сюсюкаешься с ним, как с малым? Ему сколько лет? Всё он понял. Сейчас успокоится, и отпущу. Кит, завязывай. Сам себе сейчас руку сломаешь.

Слова добрые, а вот голос… Издевается, гад. Только Вейке, дурёхе, того не понять.

— Пошёл, ты!

— Не, ну правда. Сейчас руку сломаешь. Отпускай уже. Сани, милый, ну отпусти ты его.

— Ладно. Только дай прежде из кустов вылезти. Исцарапался с ним уже весь тут.

Санос убрал колено с моей спины и рывком поднял меня на ноги. При этом мои выгнутые назад руки едва не вылетели из суставов. Я ойкнул. Боль страшная. Дальше волоком сквозь ветки и листья — и вот мы уже возле кустов на той стороне. Толчок отбрасывает на несколько шагов.

— Всё. Гуляй.

Куда там. Едва получив свободу, разворачиваюсь и немедленно бросаюсь обратно. Кулаком мечу в нос. Санос ждал. Не дотягиваюсь. Зато второй рукой попадаю в живот, прямо в кубики мышц.

Только это мой и последний успех. Старшак охает, но тут же в прыжке хватает меня и валит на землю. Прижал тушей. Раза в два он меня тяжелее — не вывернуться. Запоздало вспоминаю про нож, что висит на боку. Мог пырнуть ведь. Дурак! Упустил момент. Тянусь к ножнам.

— Э нет, дружок. Это не шутки уже.

Санос снова выкручивает мне руку, а другой ловко расстёгивает мой пояс.

— Единый! Ты что творишь, Кит?! Да приди уже в себя!

На Вее лица нет. Сейчас разревётся. И я разревусь. От обиды.

— Побудет пока у меня.

Содранные с моего пояса ножны перевешиваются на пояс Саноса, а я сам снова отлетаю пинком.

— Остынь, малый. Сходи к ручью, охладись.

Для Веи слова. По взгляду вижу, что ждёт не дождётся моего очередного броска. Развлекается, тварь! Унижает на глазах у сестры. Как курёнка паршивого отшвырнул. И ещё с удовольствием отшвырнёт, если кинусь с кулаками по новой.

Похоже, возвращается разум. Пришло понимание, что побить я его не смогу. Старшак больше, сильнее, быстрее. Он специально меня распаляет своим снисходительным тоном. Хотел бы закончить, уже дал бы в нос. Перед Вейкой выпендривается. Красуется, тварь! Смотри, какой добренький я… Детишек не бью…

— Иди, Кит, — умоляюще на меня смотрит Вея. — Дома поговорим. Хватит глупостей.

Глупости?! Это, значит, я тут глупышка? Это я по кустам обжимаюсь с уродами всякими? Зубы стиснул, втянул носом воздух. Нет у меня слов для дурёхи сейчас. Молча отвернулся и, не думая, куда я иду, зашагал прочь. Не хочу её больше видеть.

— Нож отдам, когда извинишься, — кричит Санос в спину.

И тихо для Веи:

— Ну дает, малышня. Ох уж эти детишки.

Детишки?! Затмившая было обиду грусть снова вспенилась вихрями ярости. Ну я тебе покажу, детишек! И малышню покажу! Мужик тоже мне. Да я те три года разницы, что тебя надо мной сейчас держат за два месяца перешагнул. Извиняться? Ага.