– Ну что тут у вас?

Владимир Сергеевич Милушкин. Когда-то он работал в реанимации. Из всех наших врачей он больше всех проводил времени в блоке. Не ржал в ординаторской, не гонял чаи, а всегда крутил-вертел больных. Сам работал и от других требовал того же.

– Да вот уже заканчиваем! – произнес еще один знакомый голос. Ну конечно, это Василий Андреевич Дозоров, нейрохирург. – Сделал все по максимуму, травма паршивая, место топографически уж больно сложное!

– А какие повреждения? – опять вступил Милушкин, а я весь превратился в и без того обостренный слух. Сейчас мне все расскажут, и я наконец вспомню. Видимо, здорово мне башку наркозом забили. Сколько ни стараюсь, никак понять не могу, как же я в операционной очутился и зачем.

– Ему этой банкой все перерезало, что только можно. Лучевую артерию, вены, оба сгибателя, и поверхностный и глубокий. Она, видимо, полная была и тяжелая, поэтому в придачу дистальный перелом лучевой и локтевой костей. Осколок, вот он лежит, кинжал настоящий. У локтевой ямки конец был. Все мышцы посек! Но самое главное – у него срединный нерв перерублен. Я, конечно, шов сделал, попотел, но тут такое дело… Пока только большой палец заработает. И то под вопросом. В общем, здесь лишь время покажет. Год, не меньше!

– Эх, жаль его, он же массажистом недавно стал, уходить собрался! – вздохнул Милушкин. – Все, видимо, не судьба!

– Да какой уж здесь массаж, тут инвалидность, хотя сосудистые хирурги заверили, что рука жить будет, но нерв! – тоже вздохнул Дозоров, накладывая мне на руку мокрый и теплый гипс. – Хорошо, если карандаш держать сможет!

И тут я все вспомнил. И про массаж, и про мое последнее дежурство, и про подвал. Вспомнил растерянное лицо Маринки Ксенофонтовой, когда меня увозили в операционную. Она стояла в коридоре, а в руках у нее, на “плечиках”, висел мой отглаженный халат.

Царькова оказалась права. Меня сразу все стали любить. Вместе и по отдельности. Мне это, конечно, нравилось. А еще я моментально стал знаменитостью, о которой говорили даже на больничной конференции, в том смысле, что вот как бывает, если нарушать технику безопасности. Что за техника безопасности такая, никто, конечно, не знал, но мне довелось стать первым в истории нашей больницы ее злостным нарушителем.

Я лежал на одиннадцатом этаже, в блатной трехместной палате, в самом конце коридора. Практически все пациенты здесь, в отделении нейрохирургии, имели черепно-мозговую травму, и только я, как белая ворона, гордо расхаживал с гипсом на руке. Помню, как очухался здесь в первую ночь после операции…

…Кубик. Он бешено крутится в разных плоскостях, неумолимо приближаясь. Чем он ближе, тем быстрее становится вращение. Но когда кубик уже рядом и я могу дотронуться до него рукой и вижу, что это даже не кубик, а большой ящик, он вдруг берет и останавливается. Значит, сейчас произойдет что-то очень важное.

И правда спустя мгновение ящик быстро разваливается на части, а оттуда начинают высыпаться разноцветные стеклянные шарики, их бесконечно много, они падают и падают куда-то вниз. И я смотрю туда, в пустоту, и вижу, что глубоко подо мной каменный пол. Шарики, подскакивая, со звоном и стуком ударяются об пол, а их с каждой секундой все больше и больше, их стук становится все громче, настоящий стеклянный водопад обрушивается сверху, и наконец он сливается в одну фразу: ты забыл позвонить домой!!!

…Я вздрогнул и открыл глаза. Сначала показалось, что вокруг меня полная темнота. Но через несколько секунд стал различим тусклый свет, который нарастал по мере того, как прояснялось в мозгу. Повернув голову, спустя еще некоторое время я рассмотрел горящую лампочку, ночник, который стоял на тумбочке у соседней кровати.

На койке лежал человек с перевязанной головой, таких мы в реанимации называли “черепками”. Но в этом “черепке” было что-то необычное. Через мгновение я понял, что именно. Он читал. Да, в одной руке он держал книгу, а другую небрежно забросил на спинку кровати.

“Если он может читать, – начал я складывать нехитрые мысли, – значит, он в сознании. А если он в сознании, не исключено, что он может говорить!” Читающий да к тому же говорящий “черепок”. Это было весьма смелое предположение, в нашем отделении такие больные в основном пребывали в коме, но я решил проверить, чем черт не шутит!

– Скажите, – чужим и хриплым голосом спросил я, – скажите, который час?

Мужик вздрогнул, взглянул на меня удивленно, как будто и для него тот факт, что я умею разговаривать, явился полным сюрпризом, затем он рассмотрел свои большие часы на запястье и сообщил:

– Да уже одиннадцать! Без пяти!

Одиннадцать! Лена там, наверное, с ума сходит! Хотя, конечно, ей давным-давно все сообщили. А если нет? Да что тут гадать, я должен сам взять и позвонить!

Так, нужно прояснить обстановку. Я лежу в нейрохирургии. В ординаторской есть городской телефон. Главное – туда добраться. Вот это самое сложное. Я начал осторожно, но вместе с тем с большим интересом ощупывать себя левой рукой. Ага, все ясно, правая рука в гипсе, бинтиком привязана за шею, кисть вроде на месте, пальцы тоже. До пояса я голый, а ниже, слава богу, в хирургических штанах. В реанимации мне вместо окровавленных чистые натянули, на дорожку, а в операционной я им не дался, когда они пытались с меня штаны стащить. Как чувствовал, что пригодятся.

Теперь обувь. Я с большим усилием посмотрел под кровать. Надо же! Мои кроссовки стоят рядышком, да еще кто-то заботливый из них шнурки вытащил. Вот за это спасибо! А на спинке стула к тому же больничная тужурка сложенная висит. Теперь осталось с койки слезть, тут очень важно обойтись без резких движений.

Но все прошло без лишних вегетативных реакций, даже голова не закружилась. Мне достаточно ловко удалось вдеть ноги в кроссовки, но с тужуркой дело пошло хуже, к этому гипсу нужно еще приноровиться.

– Парень, ты далеко собрался? – с интересом спросил “черепок”. – Если что, я и проводить могу!

Я замычал что-то благодарно-отрицательное, не хватало еще, чтобы меня “черепок” под руку водил. Тут он, правда, сам с постели слез и быстро помог набросить пижамную куртку. Ну я и двинулся в путь-дорогу.

В коридоре было темно и пусто. Только лампочка горела на сестринском посту. Моя палата оказалась в самом конце отделения, путь до ординаторской был неблизкий. В обычное-то время я бы дошел за минуту, но не сегодня. Я преодолел, шаркая и держась за стеночку, метров тридцать и тут почувствовал, что засыпаю. Не просто засыпаю, а проваливаюсь в глубокий сон. Я пытался было открыть глаза, но они не открывались. Хотел заставить себя изо всех сил, буквально зубами вырывая метры, двигаться вперед, но не слушались ноги. Тогда я присел у стеночки и немного поспал. Потом проснулся и еще с десяток шагов прополз. Затем меня опять сморило. Я снова посидел на полу, подремал, набираясь сил, словно Антей. Вот таким образом, с перерывами на тихий час, по безлюдному коридору я приближался к ординаторской.

Когда все-таки мне удалось добраться до цели и толкнуть заветную дверь, я понял, что никуда позвонить сейчас не смогу, потому что по-настоящему вырубаюсь. Меня настигла и накрыла запоздалая волна наркоза. Я успел упасть на стул и сразу отключился.