— Что за ерунду ты несешь?

— Двадцать пять лет, Эверт. Ты же сам сказал, что не танцевал двадцать пять лет. Почти всю мою жизнь! И вот ты сидишь за столом, слушаешь, раскачиваешься. Тебе же хочется танцевать, это и слепой бы увидел!

— Хермансон!

— Вот я тебя и приглашаю. Вечером. В одно местечко, где играют музыку, как раз какую ты любишь. Я заказываю музыку и приглашаю тебя на танец.

Он все еще был смущен.

— Хермансон, так не годится. Я уже разучился танцевать. А кроме того, если бы я и умел, если бы я захотел — я как-никак твой начальник.

— И что с того?

— Это никуда не годится.

— Если бы ты меня приглашал. Но это же я приглашаю тебя. Как друг, а не как подчиненная. Думаю, тут есть разница.

Гренс снова погладил лысину.

— Не только в этом дело. Черт побери, Хермансон, ты что, смеешься надо мной? Ты молодая красивая женщина, а я некрасивый старый мужик. Да даже если мы пойдем как друзья, я буду чувствовать себя… я всегда презирал стариков, которым только бы полапать молоденьких.

Она поднялась со стула и подбоченилась.

— Послушай, клянусь, я совершенно спокойна на этот счет. Ты не из тех, кто лапает. Просто повеселимся немного. Мне хочется увидеть, какой ты, когда смеешься.

Гренс только собрался ответить, как в дверях появились Свен и Хелена Шварц.

— Я обещал проводить ее сюда.

Эверт кивнул ему.

— Можешь остаться? Я бы хотел, чтобы ты тоже послушал.

Хелена Шварц опасливо вошла в кабинет, настороженно оглядела стены. По-прежнему как птица… Большой вязаный свитер с чересчур длинными рукавами и толстый воротник, который словно съедал ее шею, мешковатые джинсы, будто купленные для кого-то покрупнее, взъерошенные волосы, она была настороже, готовая в любой момент упорхнуть, если бы могла вылететь в окно, то без сомнения сделала бы это.

— Присядьте вот здесь.

Гренс указал на стул рядом с Хермансон. Хелена Шварц прошмыгнула туда и села, она не проронила ни слова, просто смотрела перед собой.

— Почему у него нет адвоката?

Она попыталась взглянуть на Гренса, ее тревожные глаза бегали.

— Ему назначен официальный защитник, Кристина Бьёрнсон, но он сам не захотел, чтобы адвокат присутствовал при допросе.

— Почему?

— Понятия не имею. Вот его и спросите.

Эверт Гренс махнул рукой в сторону тюремного коридора.

— Я понимаю, что вы взволнованы. Я и сам ничего подобного не слыхивал. Но я верю ему. К сожалению. Верю, что он рассказал правду, что он приговорен к смерти за убийство своей ровесницы.

Хелена Шварц вздрогнула, словно Гренс ее ударил.

— Но вы должны знать, что это не все. И для вас в этом есть и хорошая сторона.

Ее голос был по-прежнему слабым, как и раньше в комнате для допроса, но сидевшие вокруг услышали, как он изменился, уловили интонацию, которой не было прежде:

— Хорошая? Господи!

Эверт Гренс сделал вид, что не заметил ее сарказма.

— Во-первых: Юликоски недавно очнулся, теперь он в полном сознании и, по словам дежурного невролога Каролинской больницы, не имеет никаких хронических последствий травмы, которую Джон нанес ему ногой по голове.

Хелена никак не отреагировала, по крайней мере, ничем это не проявила. Гренс подумал: а сознает ли она, как важно то, что он сейчас ей сообщил. Видимо, она еще не понимает этого, пока нет.

Он продолжил:

— Во-вторых: существует человек, о котором Джон еще не упоминал. Кто-то, кого, я уверен, он выгораживает.

— Вот как?

— Вы, возможно, помните, что я спросил его, кто еще был в том автомобиле, который увозил его. И он не захотел ответить.

Хелена подтянула свитер, и зеленые вязаные рукава стали еще длиннее.

— Не спрашивайте меня. Я почти ничего не знаю, как вы, возможно, успели заметить.

— Я и не спрашиваю. Поскольку сам догадываюсь, кто это был.

Он посмотрел на нее:

— Его зовут Рубен Фрай. И в настоящее время его допрашивают в местном отделении ФБР в Цинциннати. Это о нем, думаю, умолчал Джон.

— Фрай?

— Отец Джона.

Хелена Шварц простонала, коротко и негромко, но тревожный звук эхом отдался в замкнутом пространстве кабинета.

— Я не понимаю.

— Рубен Фрай — отец Джона. Ваш свекор.

— Он же умер.

— Вряд ли.

— Джон говорил, что его родители умерли.

— Его мать и впрямь умерла довольно рано, если я правильно понял. Но отец жив-здоров, как вы и я.

Хермансон обняла Хелену Шварц за худенькие плечи. Свен тем временем отлучился из кабинета, принес стакан воды и протянул Хелене. Она выпила весь стакан в пять больших глотков, а потом наклонилась вперед.

— Рубен Фрай?

— Рубен Мейер Фрай.

Она сглотнула, запнулась, снова сглотнула, словно решила больше не плакать.

— Значит, у меня есть свекор.

Ее лицо, в первый раз с тех пор, как она переступила порог кабинета, чуть порозовело, перестало быть таким бледным, почти белым.

— Я должна с ним встретиться.

Щеки покраснели, взгляд отсутствующий, она снова заговорила:

— И мой сын. Оскар. Он должен его увидеть. Ведь он, я хочу сказать, он же его… дедушка.

Эдвард Финниган остался сидеть один на кухне, после того как Вернон Эриксен откланялся, сказав, что должен идти домой, выспаться после долгого ночного дежурства в тюрьме. Еще пара бокалов коньяка, Финниган потянулся: трудно усидеть на месте, когда в груди все клокочет. Он не знал, куда направить всю эту энергию. Ему хотелось бежать, прыгать, даже заняться любовью, они с Алисой уже много лет не обнимали друг друга, он все эти годы не мог решиться на близость с ней, не хотел этого, а тут вдруг почувствовал вожделение, он снова был крепок и жаждал ее груди, ягодиц, лона, хотел войти в нее, ощущать себя в ней; это утро было совсем не таким, как все прошлые.

Он разделся прямо у кухонного стола и голый прошел через холл, поднялся по лестнице в комнату для гостей, дверь в которую она закрыла полчаса назад.

Он забыл об этом.

Ее мягкое тело. Ладонь, которой он гладил ее кожу, словно вспомнила это. Финниган открыл дверь.

— Алиса?

— Эдвард, оставь меня одну.

— Алиса… ты нужна мне.

Тишина, которая сначала была просто ожиданием и тяжелым дыханием, постепенно наполнилась мучительной обидой: отвергнут! Он снова стал неуверенным мальчишкой, который хочет, чтобы его заметили.