Что это еще за птицы, извалявшиеся в мазуте? Именно так бывший владелец еженедельника «Livres Hebdo» Пьер Луи Розинес называл сорокалетних женщин, во всяком случае, тех из них, кому в жизни не повезло, а таких большинство. Первый муж бросил, второй изменяет, и поклонники вовсе не распихивают друг друга локтями под дверью. Пережившие немало горя, нередко увядшие, некоторые сорокалетние женщины чувствуют, что их лучшие дни уже позади. Даже рекламные щиты на автобусной остановке наполняют их сердце неизбывной тоской. И тогда они начинают пить, как героиня «С добрым утром, полночь» Саша Дженсен. Саша болтается в Париже, ночует в задрипанных отелях, в грустном одиночестве сидит в ресторанах, ищет мужчину, на котором могла бы отыграться за все то зло, что ей причинили другие, и знакомится с жиголо, принимающим ее за богачку, потому что на ней старая меховая шубка… Это недоразумение для обоих обернется страданием. Начиная с определенного возраста человек теряет способность влюбляться — потому что ни во что больше не верит, потому что постоянно находится в состоянии самозащиты и стремится любой ценой избежать новой боли. И тогда, спасаясь от мучений, смиренно принимает старость.

Разумеется, в подобном пересказе история производит депрессивное впечатление — впору пойти и повеситься. Однако благодаря выдающемуся таланту Джин Рис роман насыщен такой свежестью, такой тонкостью и трезвостью наблюдений над якобы пустяковыми вещами, что читатель ощущает не уныние, а душевный подъем и даже веселье. Пусть он слегка утомлен — обход кафешек Монпарнаса в октябре 1939 года изматывает, — зато доволен. Дж. Д. Сэлинджер как-то сказал, что хорошим писателем можно считать того, кому читатель мечтает позвонить по телефону. Если следовать этой заповеди, то Джин Рис — хороший писатель, потому что мне очень хочется оставить ей на автоответчике признание в любви. Проблема в том, что она умерла в 1979 году. Я бы раздобыл ее номер, но абонента по имени Джин Рис больше не существует. От ее голосовой почты веет могилой.

В предисловии к роману Женевьева Бризак совершенно справедливо указывает, что «Джин Рис намного опередила свое время. Эта женщина жила в 1920-х годах, но была создана для XXI века». При жизни ее книги не привлекли к себе большого внимания (так же, как книги Дороти Паркер или Дон Пауэлл): их радостное беспокойство больше импонировало литературным критикам (уже в те годы повально впавшим в депрессию), чем широкой публике (такой же тупой, как сегодняшняя). Женщина, способная залиться «безумным хохотом», услышав выражение «сухая помойка», рискует не встретить понимания у окружающих. Праздношатающаяся бездельница, которая боится возвращаться на ночь в свой крошечный номер, ощущает, как крепнет вокруг готовность к войне. Саша Дженсен думает, что ее страхи связаны с одиночеством или бедностью, тогда как на самом деле они носят куда более глубокий характер и означают предчувствие неизбежной катастрофы.

//- Биография Джин Рис — //

В оригинальном написании имя Джин Рис (Jean Rhys; 1890–1979), как и имя Джин Сиберг, выглядит так же, как мужское имя Жан (Jean) — вспомним Жана д’Ормессона, Жана Ануя, Жана Дютура, Жана Жене или Жана Жионо. Такое совпадение не случайно — Джин Рис пила как мужик. «Будь я мужчиной, — говорила она, — мне бы больше доверяли». Бесспорно, во Франции так многим было бы проще (то же самое относится к Ивлину Во, чье имя по-английски пишется Evelyn, что сбивает с толку). Самое любопытное, что Джин Рис — даже не настоящее ее имя, потому что в действительности ее звали Элла Гвендолин Рис Уильямс. В 1920-х годах Джин Рис вращалась в венских и парижских богемных кругах, что послужило источником вдохновения для большинства ее книг: «Квартет», «Путешествие во тьме» («Voyage in the Dark»), «На тигров лучше смотреть» («Tigers Are Better-Looking»), «Жизнь после мистера Маккензи» («After Leaving Mr. Mackenzie») и автобиографии «Улыбнитесь, пожалуйста» («Smile Please: An Unfinished Autobiography»). То было время, когда Джойс встречался в кафе «Куполь» с Модильяни; тогда на Монпарнасе еще можно было появляться. Как сказал Анджело Ринальди: «Она родилась в прошлом веке и была недооценена в нашем; за ней — век будущий». Мяч на вашей стороне.

Перед нами исповедь Максимилиана Ауэ. Офицера СС, подверженного постоянным приступам рвоты, страдающего запором и влюбленного в собственную сестру, а кроме того — гомосексуалиста и доктора правоведения. «Благоволительницы» — фиктивные мемуары конвейерного убийцы в изысканном кружевном белье под эсэсовским мундиром. Очень скоро замысел этого объемистого романа проявляется во всей своей мрачной графичности. Он состоит в том, чтобы, убрав полутени, сфабриковать чисто технический текст, посвященный холокосту, своего рода «инструкцию по правилам поведения во Второй мировой», и наложить нигилистическую тональность рассказчика на мифологическую канву «Ореста» Эсхила. «Возьмите другую, более близкую по времени и задевшую лично вас катастрофу и проведите сравнение. Например, если вы француз, вспомните мелкую алжирскую авантюру, столь чувствительно травмировавшую ваших сограждан. За семь лет вы потеряли в ней 25 тысяч человек, включая погибших от несчастных случаев, что чуть меньше, чем число убитых на Восточном фронте за сутки с небольшим, и примерно равно числу евреев, уничтоженных за неделю». Макс Ауэ — это Дарт Вейдер, который раскрывает перед нами душу, с черным юмором и обилием фактических подробностей, ставших возможными благодаря шести десятилетиям, отделяющим нас от тех событий. Литтелл пишет в стиле отстраненной галлюцинации: ему никак не удается убедить себя в том, что все рассказанное им имеет доказательства. Новизна романа — не в той ужасной правде, о которой он повествует (Робер Мерль в изданном в 1952 году романе «Смерть — мое ремесло» уже создал образ коменданта концлагеря в Освенциме), а в том, что эту правду излагает в 2000 году молодой американец французского происхождения, сумевший влезть в шкуру нацистского «организатора смерти». Автор романа соблюдает двойную дистанцию — историческую и географическую, и, как ни парадоксально, именно это придает его творению такую силу. Литтелл описывает вроде бы знакомый нам ужас, но на каждой странице вглядывается в него так, словно это какая-то научная фантастика (до «Благоволительниц» он в 1989 году опубликовал научно-фантастический роман «Плохое напряжение», «Bad Voltage»). Нечасто случается, что ты не можешь отбросить книгу, концовка которой тебе отлично знакома еще со школы: «читатель взят в заложники», как сказала бы в этом случае писательница и исследователь языка Юлия Кристева. В том-то и заключается мощь художественного произведения — силой воображения заставить нас столкнуться с чудовищной реальностью нашего прошлого, с тем самым «обыкновенным злом», о котором говорила Ханна Арендт. Талант Литтелла проявился в том, что он свежим взглядом посмотрел на всем известные вещи (подобно Джеймсу Кэмерону, заново придумавшему катастрофу «Титаника»). Так, например, Литтелл объясняет, что во время войны человек теряет не только право на жизнь, но и право не убивать. Или посвящает целые страницы перечислению воинских званий или чинов гражданской администрации в нацистском государстве. От этого бесконечного списка немецких наименований (читать которые чем дальше, тем скучней) веет трагическим шутовством, от которого стынет кровь в жилах: холокост — это гора мертвых тел, тел людей, убитых членами организации с громкими титулами. И нам почти жаль, что рассказчик — бисексуал, мазохист, матереубийца и кровосмеситель, поскольку эта его «оригинальность» идет вразрез с магистральной идеей книги («Я такой же человек, как другие, я такой же, как вы. Нет, правда, я вам честно говорю: я такой же, как вы!»). Тем не менее, даже спустя несколько лет после присуждения «Благоволительницам» Гонкуровской премии 2006 года, они продолжают производить на нас впечатление своей композицией, своим дыханием и своей доскональной точностью во всем, что касается практики «последнего решения». Предоставляя право голоса монстру, молодой гений, возможно, написал величайший на сегодня роман о Второй мировой войне. «После войны предпринималось немало попыток понять, что же произошло, и велось много разговоров о бесчеловечности. Но, извините меня, никакой бесчеловечности не существует». «Вы, наверное, думаете: хорошо, что эта история наконец-то закончилась. Так вот, ничего подобного: она продолжается».