— Га-с-пада! Га-с-пада! Сильвупле, га-с-пада!

Верзила то ли икал от перебора спиртного, то ли заикался, Дмитрий не понял, но только он ему сразу не понравился.

— Кто это? — Дмитрий незаметно склонился к Рылееву.

— Якубович, Александр Иванович… Это имя вам что-то говорит?

— Это говорит, — кивнул Дмитрий.

«Мог бы и сам догадаться, историк хренов, хотя бы по черной повязке, — разозлился на себя Дмитрий. — Якубович ведь был ранен в голову!»

— Га-с-пада! — между тем горланил Якубович. — Мне как-то Пушкин показал удивительный рецепт. Берешь картошку, мелко режешь ее с соленым огурцом, затем добавляешь туда порезанные яйца и курицу, а чтобы придать сему блюду более или менее презентабельный вид, все это заливают майонским соусом, и вуаля!

До Дмитрия вдруг дошло, что Якубович только что изложил рецепт салата оливье. «Да уж, рецепт-то надолго переживет своего популяризатора», — грустно усмехнулся он про себя.

Рылеев поднялся и на правах хозяина вступил в беседу:

— А что, Федор, сможешь нам новое блюдо приготовить по рецепту Александра Сергеевича?

Предложение вызвало всеобщий восторг. Со всех сторон послышались крики «Браво!». Федор, кряхтя, принялся опять собирать только что расставленные тарелки.

— И чего ее мельчить-то, картоху-то, да ить ишо с яйцом да с огурцом! Как цыплятам, прости господи, — бубнил себе под нос старый дядька.

Рылеев тем временем вновь вернулся к Дмитрию. В руках он держал два бокала с шампанским. Дмитрий поднялся.

— Кондратий Федорович, я благодарю вас за ваше расположение… Честно говоря, у меня немного кружится голова от всех этих впечатлений и… мне уже пора. Я хотел лишь сказать вам на прощание, что в мое время в России не будет человека, который не знал бы вашего имени и не преклонялся бы перед вашим мужеством! Вы бесконечно правы — честь и человеческое достоинство, если они бескомпромиссны, надолго переживают своих героев!

Дмитрию показалось, что в глазах Рылеева блеснули слезы.

— Видите, Дмитрий Сергеевич, значит, еще есть надежда!

— Как говорили, точнее, будут говорить в мое время — надежда умирает последней, Кондратий Федорович.

— Хм, как это верно! — вдруг усмехнулся Рылеев. — Только знаете что я думаю, мой милейший Дмитрий Сергеевич? Я думаю, что, так же, как и честь, надежда бессмертна… Прощайте…

Дмитрий быстро шел по Синему мосту обратно к памятнику Петру. Город, погруженный почти в полную темноту, казался чужим и непривычным. От переживаний и потрясений вечера Дмитрию захотелось немного пройтись, подышать напоследок морозным воздухом, прежде чем он вновь нырнет в душное лето современности. Редкие газовые фонари ничего особо не освещали, а, скорее, служили маяками, по которым хоть как-то можно было ориентироваться.

«Зато, наверное, звезды на небе хорошо видны, — почему-то подумалось Дмитрию, — когда кругом темень такая. Жаль, что небо затянуло!»

Небо действительно затянуло. Неуверенно падал легкий снег, который время от времени ветер с залива кидал ему в лицо.

Дмитрий, скорее, почувствовал, чем услышал или тем более увидел, какое-то движение справа от себя. Инстинктивно он рванулся влево, и что-то увесистое, пройдя в нескольких миллиметрах от головы, с силой обрушилось ему на плечо. Острая боль пронзила тело. Вся правая сторона мгновенно онемела. От удара Дмитрий повалился на землю.

Судя по лошадиному храпу и скрипу полозьев, подъехала какая-то повозка. Чьи-то сильные руки схватили его и, бесцеремонно швырнув на пол кареты, захлопнули дверцу.

«Ну, спасибо, что не в реку!» — пронеслась у Дмитрия последняя мысль, после чего он рухнул в черную бездну небытия…

1788 год. Санкт-Петербург

Старый Резанов, окружив дорогих гостей своим знаменитым на всю Сибирь гостеприимством, с интересом расспрашивал их о последних событиях и новостях. Вообще-то, если бы дело происходило не в заснеженном Петербурге, а, скажем, в туманном Лондоне, и вернувшийся из-за тридевять земель купец рассказывал, как он, на свои деньги построив три галиота, отправился с женой по неведомым и бурным морям, как открыл множество новых земель и привел под державную длань короля целые народы, то, наверное, он не только бы сразу получил высочайшую аудиенцию, но и оказался осыпанным всевозможными монаршими милостями, включая, вполне вероятно, возведение в рыцарское достоинство.

Николя, улетевшему в своих мыслях за парусами шелиховских кораблей, так и казалось. Ему представлялось, что такие отважные мореплаватели просто обязаны были снискать при дворе должное внимание и почтение. Но простим Николя его незрелые, присущие лишь наивной молодости мысли.

«Так то ж Англия, — объяснил бы какой-нибудь умудренный жизненным опытом собеседник. — У нее земли-то с гулькин нос. А то ж Рассея, у нее землищи-то вона скока!» — и развел бы руками, считая, что пояснять, в общем-то, более и нечего. А так неожиданно припавший к «источнику мудрости» слушатель молчал, придавленный глыбой открывшегося ему откровения. Очень о многом еще хотелось бы расспросить «знающего» человека, например, каким же таким непостижимым образом избыток земельных владений мог влиять на равнодушие к деяниям соотечественников, но озвучивать такие мысли было уже как-то совсем несподручно. Ибо казаться дураком никому не хочется…

Рассказам Шелихова не было конца. Причем говорил он о своих приключениях, нисколько не бахвалясь, а как о вещах, скорее, обыденных, чем героических. Что еще более вдыхало жизни в описанные им картины, заставляя сознание собеседника «дорисовывать» сцены, оставшиеся «за кадром».

— Ты пойми, Петр Гаврилович, — объяснял Шелихов, — ведь того, что раньше было-то, теперича уж нет! Раньше мы вон собирали ватагу промысловых да набивали вдоволь пушнины вдоль нашего побережья. Теперича зверя-то почти всего повыбили! Бобра морского у Камчатки да у Командорских островов совсем не осталось. Вот и приходится забираться все дальше и дальше! Да корабли строить такие, чтоб всю поклажу свою и скот с собою брать. Иначе не выжить… Уходить-то приходится на пару-тройку лет!

Шелихов поведал, как лет пять назад он вместе с женой отправился из Иркутска в Охотск. Там на деньги свои и Голикова построил три корабля, которые освятил именами «Святой Михаил», «Святой Симеон» и «Три Святителя». После чего, набив трюмы всем необходимым, включая строительный лес, железо, пушки и порох, уговорили они почти две сотни промысловых людей отправиться с ними прямо на восток. Шли медленно. Мест тех никто не знал. Карт не было. Погода переменчивая, с крепкими ветрами, воды бурные. А хуже всего то, что практически все время над водами этими стоял густой туман.

Много выпало на их пути напастей. Однажды грозные штормы даже разметали их судна. Насилу добрались Шелиховы на одном из кораблей на остров Беринга, там и зазимовали. Но Бог не отвернулся от них. По весне, как утихло море, собрались опять все три корабля в ранее оговоренной точке. И опять продолжили свой упрямый ход на восток. И вот так, потихоньку, от камня к камню, от островка к острову, добрались они до неведомой доселе земли, где и решили обосноваться. Все месяцы пути промышленники рисовали очертания новых берегов, замеряли глубины, и теперь, по словам Шелихова, он обладал прекрасными картами вновь открытых земель, которые с надеждой на одобрение собирался положить к ногам императрицы.