Этот экскурс в историю необходим для понимания русского человека сорок второго года…

Идеи большевизма были уже отторгнуты православно-русским самосознанием, и И.В. Сталин совершенно ясно понимал, что не поддерживаемый жестокой системой карательных мер большевистский интернационалистический режим теряет значение для населения оккупированных территорий.

«Вступив на территорию Советского Союза, мы встретили население, уставшее от большевизма и томительно ожидавшее новых лозунгов, обещавших лучшее будущее для него», — подчеркивал в своих докладах доктор Отто Бройтигам, начальник Политического департамента Министерства оккупированных восточных территорий.

Об этом же размышлял в своем дневнике Йозеф Геббельс, отмечая, что жители Украины приветствовали фюрера, как избавителя, но их отношение изменилось в результате жестокого отношения к ним. «Уменьшить угрозу партизан можно, завоевав доверие народа. Марионеточные правительства в оккупированных областях могли бы служить ширмой для немцев».

Сразу оговоримся, что немцы шли в Россию не для того, чтобы освобождать русский народ от интернационалистов-русофобов. И если в ком-то поначалу и возникали иллюзии, то очень скоро непосредственная практика оккупации развеяла их.

Гитлеру требовались русские пространства без русских. Он считал, что славяне имеют право на существование только в качестве рабочего скота — на фермах, полях и в шахтах. Согласно его планам, все крупные русские города должны были быть разрушены, русская культура уничтожена, доступ к образованию для русских закрыт.

Возможно, на первых порах немецкие захватчики и пытались сдерживать свою людоедскую русофобию, но тут надо отдать должное предусмотрительности советских властей. Чтобы не допустить проектируемого Йозефом Геббельсом смягчения нацистской политики, советским руководством своевременно были приняты меры. Цель их — предельно обострить отношения населения с оккупантами. Многочисленные партизанские отряды совершали диверсии, задача которых на первых порах, кажется, только в том и заключалась, чтобы вызвать ответные репрессии и тем самым лишить русское население даже и гипотетической возможности искать и находить в немцах союзников, а не врагов.

Замысел этот, если не принимать во внимание его поразительную — о какой лояльности правительству может тут идти речь? — бесчеловечность, следует отнести к числу наиболее гениальных изобретений Иосифа Виссарионовича Сталина. Реализация этого плана вполне уравновесила упущенную стратегическую инициативу. Население оккупированных территорий вынуждено было защищать ненавистный русофобский коммунистический режим, поскольку оккупационный режим оказывался еще более жестоким, еще более русофобским.

Нельзя сказать, чтобы немцы не понимали, что Сталин переигрывает их.

Многие немецкие офицеры, особенно из штабов действующей армии — насколько позволяла им военная дисциплина! — протестовали против нацистской политики жестокости и бесчеловечного закабаления населения оккупированных территорий, основанной на представлениях о русских, как неких человекообразных — «унтерменшах», деградировавших под влиянием Востока.

Оппонируя фюреру, они ссылались, разумеется, не на абстрактные представления о христианской любви, а на конкретные, реформаторско-протестантские соображения о пользе дела.

Как говорит Екатерина Андреева, среди противников «ост-политики» мало кто заботился о судьбе России, предметом их озабоченности были интересы Германии.

«Наступление на Москву требовало стягивания всех наличных сил на участке группы армий „Центр“, требовало обеспеченного тыла, а значит по меньшей мере отказа от практиковавшихся до сих пор методов бесчеловечного обращения с гражданским населением, с перебежчиками и военнопленными», — подчеркивал офицер Штаба фельдмаршала фон Бока Вильфрид Штрик-Штрикфельдт.

По поручению фельдмаршала Штрик-Штрикфельдт даже подготовил тогда по этому поводу записку для Гитлера, но передать не сумел.

«Я стоял, как окаменевший, когда Гитлер, с землисто-серым лицом, медленно проезжал мимо меня».

Конечно же, название своей книги — «Против Сталина и Гитлера» — Штрик-Штрикфельдт придумал уже после войны, но ощущение некоего единства главы рейха и кремлевского властителя, может быть, тогда и возникло в нем, когда, окаменевший, он смотрел на проезжавшего мимо фюрера…

«Партизанские бесчинства не были, конечно, просто проявлением беспорядка в тыловых областях, как сперва думали немцы, — с горечью замечает он. — Напротив, это было политическое движение сопротивления, которое невозможно было взять под контроль лишь силами полиции. Вначале стихийное, а в большей степени и антикоммунистически направленное партизанское движение Сталину удалось постепенно, путем десантных групп, подчинить своему влиянию и, позднее, полно стью взять под контроль. Базой для этого было пробуждение патриотиче ских чувств и провозглашение Великой Отечественной войны».

Еще глубже и отчаяннее эту мысль сформулировал Йозеф Геббельс.

25 апреля 1942 года он записал в дневнике, что правильнее было бы вести войну против большевиков, а не против русского народа.

Между прочим, именно с предполагаемым приездом на Восточный фронт Геббельса связывал фельдмаршал фон Бок свои надежды на корректировку немецкой восточной политики, но Геббельс так и не появился в Штабе группы армий «Центр».

Гитлер приказал тогда партайгеноссе не вмешиваться не в свои дела.

Мнение Геббельса так и не превратилось в четко выраженную политическую линию, поскольку противоречило самой сущности фашистской идеологии.

Те же, кто определял эту идеологию, кажется, работали в полном контакте со Сталиным, послушно исполняя его планы по разжиганию партизанской войны.

Показательным в этом смысле было совещание, состоявшееся 16 июля 1941 года в ставке Гитлера.

Как пишет Уильям Ширер в исследовании «Взлет и падение Третьего рейха», 16 июля 1941 года Гитлер вызвал в свою Ставку в Восточной Пруссии Геринга, Кейтеля, Розенберга, Бормана и Ламмерса, главу Рейхсканцелярии, чтобы напомнить им о своих планах относительно только что завоеванных земель.

Наконец-то его столь откровенно изложенные в «Майн кампф» цели — завоевать обширные жизненные пространства для немцев в России — были очень близки к осуществлению, и Гитлеру хотелось, чтобы его сподвижники четко представляли себе, как он собирается использовать это пространство, однако он предупредил, что его намерения не должны стать достоянием гласности.

«В этом нет необходимости, — говорил Гитлер. — Главное, что мы знаем, чего хотим. Никто не должен распознать, что с этого начинается окончательное решение проблемы. В то же время это не должно помешать нам применять все необходимые меры — расстрел, перемещение лиц ит. п., и мы их применим. Мы стоим сейчас перед необходимостью разрезать пирог в соответствии с нашими потребностями, чтобы иметь возможность, во-первых, доминировать на этом жизненном пространстве, во-вторых, управлять им и, в-третьих, эксплуатировать его».