В десять часов мистер Огастас Боксдейл пожаловался на плохое самочувствие. У него начались рези в животе, слабость и понос. Как только обнаружились эти симптомы, мисс Годдар спустилась вниз, сообщила, что дедушке хуже, и попросила немедленно послать за доктором Эверсли. Доктор Эверсли тоже представил вам свои показания. Он прибыл в Коулбрук-Крофт в десять тридцать и нашел пациента расстроенным и слабым. Он сделал все что мог, чтобы снять симптомы и облегчить состояние больного, но незадолго до полуночи мистер Огастас Боксдейл скончался.

Господа присяжные, вы слышали показания Маргерит Годдар о том, что, видя, как у ее дедушки усиливаются спазмы, она вспомнила о каше и подумала: не могла ли она каким-то образом стать причиной приступа? Об этом она сказала своему старшему дяде, капитану Морису Боксдейлу. Капитан Морис Боксдейл, в свою очередь, сообщил вам, что передал тарелку с остатками каши доктору Эверсли и попросил его запереть тарелку в шкафу в библиотеке, опечатать дверцу и держать ключ у себя. Вы слышали, что позднее был сделан анализ, и знаете его результаты.

Необычная предосторожность со стороны галантного капитана, подумал Дэлглиш, и удивительная проницательность со стороны юной леди. Интересно, случайно или преднамеренно ту тарелку, как только старик поел, не отнесли вниз, чтобы вымыть? Почему Маргерит Годдар не вызвала горничную, чтобы та ее забрала? Мисс Годдар представлялась единственным другим вероятным подозреваемым. Дэлглиш хотел бы узнать о ней побольше.

Но, за исключением главных героев, остальные действующие лица трагедии из стенограммы суда вырисовывались весьма смутно. Да и с какой стати? Британская система обвинения нацелена на то, чтобы ответить на единственный вопрос: виновен ли при отсутствии разумного сомнения подозреваемый в преступлении, которое ему вменяется? Исследованию нюансов характера личности, рассуждениям и сплетням нет места в свидетельской ложе. Братья Боксдейлы представлялись весьма скучными типами. Они и их достопочтенные респектабельные супруги с отвислыми бюстами сидели за ужином у всех на виду с восьми до начала десятого (солидная, однако, трапеза этот ужин), о чем и поведали со свидетельского места. Бюсты этих дам могли распирать чувства, далекие от почтенных, — неприязнь, зависть, смятение, негодование по отношению к самозванке. Но если так, суду они об этом не сообщили.

В любом случае братья с женами были невиновны, даже если бы сыщику в те времена и пришло в голову заподозрить таких в высшей степени уважаемых представителей знати в преступлении. Их безупречные алиби несли на себе печать социальной и сексуальной принадлежности. Преподобный Артур Венаблз поручился за джентльменов, его жена — за дам. А кроме того, какой у них мог быть мотив? Они ничего не выгадывали от смерти старика. Скорее в их интересах было заботиться о том, чтобы тот прожил подольше, в надежде, что он разочаруется в своем браке, возьмется за ум и изменит завещание. Пока у Дэлглиша не было ничего, что он мог бы предъявить канонику в качестве доказательства, на которое тот надеялся.

Дэлглиш вспомнил про Обри Глатта. Он был богатым криминалистом-любителем, изучившим все известные отравления викторианской и эдвардианской эпох. Его не интересовало ничто, относившееся к более раннему или более позднему временам, он был одержимо предан своему историческому периоду, как любой серьезный историк, каким он не без основания называл себя. Глатт жил в Винчестере, в георгианском доме — его любовь к викторианскому и эдвардианскому векам не распространялась на архитектуру — в трех милях от Коулбрук-Крофта. Посетив Лондонскую библиотеку, Дэлглиш удостоверился, что Глатт не написал книгу об этом деле, но трудно было поверить, что он совсем не заинтересовался преступлением, случившимся так близко от его жилища и от исторических временны́х пристрастий. Иногда Дэлглиш помогал ему разбираться с техническими подробностями полицейского расследования. И Глатт в качестве ответной любезности охотно откликнулся на телефонный звонок Дэлглиша, пригласив его на чай, чтобы поделиться информацией.

Чай был сервирован в элегантной гостиной, прислуживала горничная в чепчике с оборками и лентами. Интересно, сколько платит ей Глатт, чтобы она согласилась носить такой чепец? Девушка выглядела так, словно готова была сыграть роль в любой из его викторианских фантазий, и у Дэлглиша возникла неприятная мысль, что мышьяк можно подмешать и в сандвичи с огурцом. Глатт откусывал по кусочку и откровенничал:

— Занятно, что вы проявляете неожиданный и, если позволите так выразиться, необъяснимый интерес к убийству Боксдейла. Я только вчера просматривал свои записи по данному делу. Коулбрук-Крофт собираются снести, чтобы построить на его месте новое домовладение, и я как раз собирался съездить туда, посмотреть на него в последний раз. Семья не живет в поместье с окончания Первой мировой войны. С архитектурной точки зрения оно ничем не примечательно, но жаль сознавать, что его больше не будет. Если хотите, можем съездить туда вместе после чаепития. Знаете, я ведь так и не написал книгу об этом деле. Собирался назвать ее «Тайна Коулбрук-Крофта, или Кто убил Огастаса Боксдейла». Но ответ был слишком очевиден.

— Никакой тайны? — поинтересовался Дэлглиш.

— А кто еще это мог быть, как не Аллегра Боксдейл? Кстати, в девичестве она была Аллегрой Портер. Полагаете, ее мать думала о Байроне?[19] Сомневаюсь. Кстати, на второй странице моих записей есть снимок, сделанный фотографом в Канне в день их свадьбы. Я бы назвал его «Красавица и чудовище».

Фотография немного выцвела, но через дистанцию почти в семьдесят лет с нее улыбалась Дэлглишу приемная бабушка Элли. Широкое лицо с крупным ртом и вздернутым носиком обрамляли, словно два крыла, черные волосы, высоко взбитые по тогдашней моде и увенчанные огромной шляпой с цветами. Черты лица у нее были грубоватыми для настоящей красавицы, но глаза — восхитительные и подбородок округлый и решительный. Рядом с этой полной жизни амазонкой бедолага Огастас Боксдейл, вцепившийся в руку невесты и словно искавший в ней опоры, смотрелся хилым недоростком. И поза была выбрана неудачно. Казалось, что невеста вот-вот закинет его себе на плечо.

— Не похожа на убийцу? — усмехнулся Глатт. — Знавал я убийц и еще менее похожих на злодеев. Ее адвокат, конечно, предположил, что старик сам отравил кашу в короткий промежуток времени, пока та остывала на умывальном столике, а его жена отлучилась в туалет. Но зачем бы ему это делать? Все свидетельствует о том, что он пребывал в состоянии послебрачной эйфории, несчастный слабоумный дурак. Наш Огастас отнюдь не спешил отправиться на тот свет, тем более столь мучительным способом. Кроме того, я сомневаюсь, что он вообще знал, где стои́т тарелка. Он ведь, как вы помните, лежал в постели в соседней комнате.

— А как насчет Маргерит Годдар? — спросил Дэлглиш. — Ведь никто не может подтвердить, когда именно она вошла в спальню.

— Я знал, что вы об этом подумаете. Да, она могла прийти, когда миссис Боксдейл была в туалете, отравить кашу, спрятаться либо в главной спальне, либо еще где-нибудь наверху, подождать, пока кашу отнесут Огастасу, а затем присоединиться к нему и его жене, сделав вид, будто только что поднялась по лестнице. Признаю, такое возможно. Но неправдоподобно. Ее меньше, чем кого бы то ни было в семье, заботил дедушкин брак. Мать ее была старшим ребенком Боксдейла, она рано вышла замуж за богатого предпринимателя, занимавшегося производством патентованных лекарств, и умерла в родах, а муж пережил ее всего на один год. Маргерит Годдар являлась их единственной наследницей. Кроме того, она была весьма перспективно помолвлена с капитаном достопочтенным Джоном Брайз-Лейси. Молодая, красивая, обладательница наследства Годдара, не говоря уж о годдаровских изумрудах, и старший сын лорда едва ли могут быть заподозрены всерьез. С моей точки зрения, адвокат защиты — а им, как вы помните, был Рональд Горт Ллойд — очень благоразумно не принял ее в расчет.