– Опьянения, – закончил Эммануил. – Это самая верная характеристика твоего царства – опьянённый мир. Мир, опьянённый плясками и весельем. Я скажу тебе, что реальность существования есть важнейшее изо всех качеств, ибо когда исчезает реальность, не остаётся ничего. Сон это ничто, пустое место. Я не согласен с тобой; я утверждаю, что ты обманула Херба Ашера, я утверждаю, что ты поступила с ним жестоко. Я видел его реакцию, понимал глубину его отчаяния. И я всё это исправлю.

– Ты сделаешь Линду Фокс реальной.

– А ты готова поспорить, что я не смогу?

– Я готова поспорить, что это не имеет значения. Реальная или нет, она совершенно никчемна. Ты ничего не добьёшься, ничего ему не дашь.

– Ну что ж, поспорим. – Эммануил остановился и протянул Зине руку.

Они поспорили, стоя на ночной голливудской улице, под бездушным светом криптоновых ламп.

На обратном пути в Вашингтон Зина сказала:

– В моём царстве многое устроено иначе. Ты не хотел бы повстречаться с Председателем партии Николаем Булковским?

– А разве он не прокуратор? – удивился Эммануил.

– Коммунистическая партия не обладает той всеобъемлющей силой, к которой ты привык. Термин «Научная Легация» здесь неизвестен. Фултон Стейтлер Хармс не является Главным Прелатом Христианско-Исламской церкви, тем наипаче, что такой церкви не существует. Он рядовой кардинал католической церкви, он не управляет жизнями миллионов.

– Чему я несказанно рад, – заметил Эммануил.

– Значит, моё царство хорошо устроено, – сказала Зина. – Ты согласен? Ведь если ты согласен…

– Ну да, – усмехнулся Эммануил, – всё это очень мило.

– У тебя что, есть возражения?

– Это иллюзия. В реальном мире Хармс и Булковский обладают огромной властью, эта парочка контролирует нашу планету.

– А хочешь, я расскажу тебе нечто такое, чего ты ещё не уловил? – предложила Зина. – Мы кое-где изменили прошлое. Мы позаботились, чтобы ни одна из этих уродин, ни ХИЦ, ни НЛ, вообще не возникла. Мир, который ты здесь видишь, мой мир, альтернативен твоему, но не менее реален.

– Я не верю тебе, – сказал Эммануил.

– Есть много миров.

– Но генератор миров это я и только я. Никто иной не способен сотворить мир. Я – Тот, Кто творит бытие. А ты – нет.

– И тем не менее…

– Ты не понимаешь, – сказал Эммануил. – Есть много потенциальных, неосуществлённых возможностей. Я выбираю среди них те, какие мне больше нравятся, и воплощаю их в реальность.

– Плохо же ты выбираешь. Было бы куда лучше, если бы ХИЦ и НЛ погибли в зародыше.

– Так, значит, ты признаёшь, что твой мир нереален? Что он – подделка?

Зина немного замялась, но всё же ответила:

– Он ответвился от твоего на некоторых критических точках благодаря нашему вмешательству в прошлое. Называй это магией или техникой, но в любом случае есть возможность войти в ретровремя и исправить огрехи истории. Что мы и сделали. В этом альтернативном мире Хармс и Булковский – фигуры мелкие, они существуют, но не так, как в твоём мире. Я сделала свой выбор, и мой мир ничуть не менее реален.

– И Велиал, – добавил Эммануил, – сидит в клетке зоопарка, и толпы людей ходят на него поглазеть.

– Именно так.

– Ложь, сплошная ложь. Химеры исполненных желаний. Нельзя построить мир на желаниях. Реальность бывает порою тусклой и непривлекательной, потому что ты не можешь разукрашивать её по своему произволу, ты должен держаться возможного – закона необходимости. На этом и стоит реальность, на необходимости. Всё, что есть, есть потому, что должно быть, потому что не быть не может. Всё существующее существует не потому, что кто-то этого захотел, а потому, что должно существовать всё, целиком, вплоть до самых неприятных деталей. Я это знаю, потому что я это делаю. У тебя твоя работа, у меня моя, и я понимаю свою, я понимаю закон необходимости.

Зина помолчала секунду, а потом продекламировала:

Поля Аркадии пусты.

Не выйдут нимфы на опушку;

Да, мир взлелеяли мечты;

Потом он истину игрушкой

Себе избрал, но и она

Уж надоела – и скучна.

– Этим стихотворением начинается первый сборник Йетса, – пояснила она.

– Я знаю это стихотворение, – сказал Эммануил. – Оно кончается так:

Возьми, я для тебя сберёг

Из мака сонного венок:

Ведь есть и в грёзах утешенье.

«Утешенье» можно понимать как «утвержденье», – пояснил он.

– Сама знаю, – сказала Зина. – Так ты что, не согласен с этим стихотворением?

– Истина лучше грёз, – сказал Эммануил. – И это тоже утешение. В этом самая коренная истина – в том, что истина лучше любой, пусть и самой приятной, лжи. Я не доверяю этому миру, потому что он чрезмерно угодлив. Твой мир слишком хорош, чтобы быть реальным. Твой мир – это своевольный каприз. Когда Херб Ашер увидел Линду Фокс, он увидел обман, и этот обман лежит в самом сердце твоего мира.

И с этим обманом, сказал он себе, я покончу.

И я заменю его, сказал он себе, верифицируемой реальностью. Которую ты отвергаешь.

Реальная Фокс будет более приемлема для Херба Ашера, чем любые грёзы. Я это знаю; я готов поставить на это утверждение всё что угодно. На том я стою.

– Это верно, – сказала Зина.

– Любая кажущаяся, услужливая реальность вызывает подозрения, – сказал Эммануил. – То, что подстраивается под твои желания, не может не быть фальшивкой. Я вижу это здесь. Ты хотела бы, чтобы Николай Булковский не имел огромного влияния; ты хотела бы, чтобы Фултон Хармс был мелкой сошкой, а не исторической фигурой. Твой мир выполняет твои желания, и это выдаёт его с головой. Мой мир упрямится. Мой мир не уступает. Реальный мир не может не быть упрямым и неподатливым.

– Мир, убивающий тех, кто вынужден в нём жить.

– Это не всё, что можно о нём сказать. Мой мир не настолько плох; в нём есть многое, кроме смерти и страданий. На Земле, на реальной Земле, есть и красота, и веселье, и… – Эммануил осёкся; он попался в ловушку, она снова выиграла.

– Так, значит, Земля не так уж и плоха, – сказала Зина. – Её не следует карать огнём. Ведь есть и красота, и веселье, и хорошие люди. Несмотря на велиалово правление. Я тебе это говорила, когда мы гуляли под японскими вишнями, а ты со мною спорил. Ну и что же скажешь ты теперь, Господь Воинств, Бог Авраама, Исаака и Иакова? Разве ты не подтвердил мою правоту?

– Умеешь ты, Зина, обвести вокруг пальца, – признал Эммануил.

В глазах у Зины плясали озорные искорки.