Зубан полученной информации обрадовался, как самому ценному в своей жизни подарку. Обронил, что Сурин, слинявший из Москвы в Сочи, интересует многих серьезных людей, но в первую очередь лично его, Зубана. Чтобы сбить со следа конкурентов, он предложил Минину поучаствовать в деле, устроив инсценировку с утоплением похожего на Сурина хмыря.

Вот и все. В иные подробности Минина никто не посвящал, да он и не рвался узнать больше, чем ему было сказано. Меньше знаешь, легче подыхаешь. Но теперь эта любимая присказка Зубана обрела угрожающий смысл. И те бабки, которые он отвалил Минину, перестали казаться такими уж легкими и большими. Вот безотчетная тревога – да, теперь ее хватало с лихвой. И была она так велика, что Минин твердо решил научиться ширяться самостоятельно.

– Кто-нибудь покупает у вас картины? – спросил Громов художника.

– Случается, – ответил тот.

Он умудрился перепачкать торчащие над ушами волосы синей краской и выглядел немного забавно. Точно седой панк, упорно не желающий смириться со своим возрастом. А яркое солнце безжалостно высвечивало все его морщины.

– И много платят? – не отставал Громов.

Художник покосился на него, потом, прищурив один глаз, сделал пару мазков на холсте и лишь тогда неохотно открыл рот:

– По-всякому бывает.

Громов подошел поближе и стал за его спиной, чтобы оценить картину. Море, изображенное на ней, почему-то бушевало. Зеленые гребни, сквозь которые просвечивало невидимое солнце, белые прожилки пены. Больше всего Громову понравились волны, набегающие на берег. Они были выпуклыми и казались пенящимися по краям.

– Здорово, – признал он. – Но почему шторм?

– Состояние души, – пояснил художник. – Буря, ненастье. Однако солнце все же проглядывает, понимаете? Всегда есть просвет в тучах. Нужно только уметь его замечать. Это главное.

– Для художника?

– Для каждого человека. Особенно в наше смутное время.

– Согласен, – кивнул Громов. – Я покупаю у вас эту картину. Буду смотреть на нее и учиться видеть солнце, которого нет.

– Но работа не закончена. И краски еще не высохли, – заволновался художник.

– Я заберу картину, когда она будет готова. А деньги уплачу сейчас.

Художник недоверчиво посмотрел на него:

– Вы шутите?

– Реже, чем мне хотелось бы, – признался Громов. – Но в данном случае я совершенно серьезен. Две тысячи рублей вас устроит?

– Ну, если откровенно, то такие пейзажи я продаю обычно за полторы, – сказал художник, потупясь. Было ясно, что он отдаст картину и за пятьсот рублей, если хорошенько с ним поторговаться. Коммерция – не его стихия. Его стихия – море, освещаемое невидимым солнцем даже в самую страшную бурю.

Громов улыбнулся:

– Я тоже буду с вами откровенен. Дело в том, что я переплачиваю вам за одну небольшую услугу.

– За какую именно? – Художник сделался похожим на чайку, заподозрившую приближение опасности и готовую упорхнуть в любой момент. Его черные глаза недоверчиво поблескивали.

– Вы сложите свой мольберт и уйдете отсюда, – негромко произнес Громов. Он видел, как изменяется лицо старика по мере того, как до него доходит услышанное, и тоже невольно хмурился.

– А, – протянул художник с саркастическим выражением лица. – Вот, значит, в чем дело. Вы один из этих.

– Из каких таких «этих»? – Громов посмотрел ему прямо в глаза.

– Которых развелось нынче без меры. Которым никакие законы не писаны. Ходят, распоряжаются, один другого круче. – Не трудясь завинчивать тюбики с красками, художник собирал их горстями и как попало швырял в коробку, которая, конечно же, не пожелала после этого закрываться. – Навидался я таких, – бормотал он, заматывая кисти в смоченную растворителем тряпицу. – Думал, хоть здесь свою крутизну некому будет демонстрировать, так нет же! То какие-то ублюдки круглоголовые с рыбьими глазами, теперь вы… Почему вам всем места мало? Почему вам нормальные люди мешают?

– Послушайте. – Громов взял художника за плечо и сильнее сжал пальцы, когда тот попытался сбросить его руку. – Я ведь не приказываю вам уходить. Это просьба. Обычная человеческая просьба.

– А потом на берегу новые трупы появятся, да? – запальчиво выкрикнул художник. Он тут же осекся, сожалея о сказанном, и опустил голову.

Первым побуждением Громова было развернуть его лицом к себе и задать пару вопросов, на которые пришлось бы волей-неволей ответить. Но что нового мог рассказать этот старик, уже заметно прогибающийся под тяжестью своего мольберта? Зачем тормошить его понапрасну?

– Ну-ка, посмотрите мне в глаза, – мягко попросил Громов. – Разве они рыбьи?

Художник колебался, пока рука на его плече не усилила нажим. Потом неохотно обернулся, поднял взгляд и буркнул:

– Нет, они у вас другие. Глаза охотника. Вы смотрите на окружающий мир так, как будто постоянно целитесь.

Громов сделал вид, что ему весело.

– Солнце, – пояснил он. – Яркое солнце, вот и все. Так что насчет новых трупов можете не беспокоиться. Они после вашего ухода не появятся. Обещаю.

– Их было двое, – неожиданно заявил художник.

– Трупов?

– Парней, которые прогнали меня отсюда недавно. Они скрылись среди камней, потом выволокли на берег утопленника и ушли как ни в чем не бывало. Один нес краба. Мне показалось, что он смеялся. Беззаботно, как ребенок, который нашел красивую игрушку.

– Они несли краба, – машинально повторил Громов. – Да, я знаю. А почему вы решили, что мне это интересно?

Художник замялся. Наконец, ковыряя носком сандалии собственную тень, распластавшуюся на прибрежной гальке, он ответил вопросом на вопрос:

– Вы ведь не загорать сюда явились, верно?

– Ну… Не только загорать, скажем так.

– Вот вам и ответ, молодой человек. – Старик печально улыбнулся. – Знаете, во время Великой Отечественной я был совсем еще безусым юнцом, но мне всякого пришлось повидать. Я до сих пор помню, как выглядят убитые. Помню, какие глаза становятся у тех, кто научился убивать. Так что вы меня не обманете, молодой человек. Ни улыбкой своей, ни вежливостью. Только…

– Что только? – быстро спросил Громов.

– Только нельзя смотреть на жизнь, как на поле боя, – сказал художник. Он опять повернулся к Громову своей сутулой спиной, готовясь оставить его одного. – Это просто поле. Поле, на котором растет трава.

– Трава? Какая трава?

– Обыкновенная. Зеленая. Та, которая когда-нибудь вырастет поверх всех нас. Поразмышляйте об этом на досуге. – Бросив эти слова через плечо, старый художник поплелся прочь, не прощаясь и не оглядываясь.