На самом деле Ритвельд выглядел куда моложе своих лет. Ходил, слегка прихрамывая из-за остеоартрита. Говорил на прекрасном английском, почти без акцента, но многие книги на полках были на голландском и немецком. Тон выдерживал серьезный, без шуток и самоуничижительных комментариев. Профессор сказал, что у него есть домработница, с которой я не встретилась, поскольку мой приезд совпал с ее выходным. Раз в неделю его навещала медсестра и приносила лекарства. Он показал свой сад, где, по его словам, обязан поддерживать порядок, а потом провел экскурсию по дому, который любил, но там он уже не зацикливался на чистоте, впрочем, жилище не производило впечатления захламленного или грязного, напротив, в нем возникало уютное ощущение давно обжитого места. Ритвельд сказал, что не знает никого из соседей по имени, но всегда здоровается с ними по-дружески, а еще сообщил, что его жена и дочь умерли – несколько лет назад. Профессор не был ни грустным, ни озлобленным, ни скрытным, ни легким на подъем. Он отзывался на мои вопросы с явной искренностью, но поскольку зачастую они были слишком общими, я получала столь же неопределенные ответы.

В конце концов он спросил, разбираюсь ли я в квантовой физике или в квантовой теории поля. Я ответила, что нет, и он, казалось, испытал облегчение, сказал, что устал объяснять ее неспециалистам. Потом он поинтересовался, почему я попросила его об интервью. К этому времени я уже чувствовала, что ничего не потеряю, если отвечу честно, и сообщила, что хочу получить повышение по службе. Он заметил, что если бы я явилась к нему, вооруженная подробными вопросами о бозонах, гравитонах или суперструнах, то ему и ответить было бы особо нечего, поскольку он отстал от исследований на много лет и не хотел бы, чтобы его процитировали в научных изданиях, продемонстрировав тем самым, насколько устарели познания профессора в квантовой теории.

Нас прервал фотограф, приехавший на своей машине из Лондона. Он добрался точно в назначенный час, что меня удивило, поскольку обычно фрилансеры на такие интервью либо опаздывали, либо, наоборот, приезжали раньше. Прежде я с ним не работала. Это был совсем молодой парень, говоривший с американским акцентом. Внимательный и с воображением, он, видимо, выполнял первое задание редакции. С разрешения профессора он прошел по комнатам, потом медленно прогулялся по саду, выискивая, под каким углом и в каких местах делать фотографии.

Когда он был готов, то позвал Ритвельда на улицу. Профессор задержался, чтобы взять розово-желтую раковину, которую я раньше успела заметить на полке у окна. Он кивнул мне с еле заметной улыбкой, когда отправился вслед за фотографом, но даже не намекнул, что его так позабавило. Я осталась одна в большой кухне-столовой. Здесь, по словам профессора, он всегда принимал пищу: в раковине высилась груда немытой посуды, но в остальном это было чистое, удобное помещение с видом на сад.

Я наблюдала, как молодой человек работает со своим героем, просит его встать в тени за деревом, пройтись мимо розовых кустов или присесть на деревянную скамью рядом со слегка запущенной лужайкой. Стоял самый разгар лета: все цвело, а пчелы летали вокруг шиповника и буддлеи, росших за небольшой верандой.

Профессор выглядел расслабленным и с готовностью откликался на предложения фотографа. Я уже начала думать, что в конце концов смогу написать интригующий и интересный портрет этого человека, пусть и ничего не смыслю в его работе. Получилась бы история человека: один из самых великих ученых мира доживает свой век среди зелени Суссекса, ощущая, что давно отстал от времени, которое помогал объяснить, оставив позади все амбиции, сожаления или гордость.

Они что-то горячо обсуждали, но с того места, где я стояла у окна, нельзя было расслышать ни слова. Профессор показывал куда-то в небо, американец смотрел в том же направлении. Затем Ритвельд подошел туда, где положил на краю лужайки раковину, взял ее и встал ближе к центру лужайки. Он позировал так: обе руки раскинуты в стороны, левая пуста, а на правой – красивая ракушка нежных цветов и с пленительным спиральным узором.

Фрилансер сделал много снимков: с разных углов, с близкого расстояния или через весь сад. Он закончил серией кадров со средней дальности, наверное, фотографируя модель в полный рост.

В конце концов американец, по-видимому, счел, что у него достаточно материала. Они с профессором тепло пожали друг другу руки, а затем пошли в сторону дома, причем Ритвельд нес в руке свою ракушку. Фотограф остановился и поднял камеру, чтобы снять что-то над головой ученого. Тот сразу прервал его, резко опустив руки молодого человека, чтобы он не смог больше ничего сфотографировать.

Они вместе вошли в кухню, все еще по-дружески беседуя, и профессор положил ракушку обратно на полку. Я спросила американца:

– Материала достаточно?

– Да.

Он порылся во внутреннем кармане и протянул мне свою карточку. Я взглянула на визитку, поскольку мне понравилось, как он работает, и я хотела запомнить его имя на будущее. Тибор Тарент, фрилансер, член пары профессиональных сообществ, далее адрес и контактные данные в Лондоне.

– Увидимся завтра в редакции, – сказал он. – Я принесу распечатанные снимки, чтобы мы вместе на них посмотрели.

Обычный разговор, какие я веду с фотографами, работающими со мной на задании. Встреча на следующий день скорее всего состоится в присутствии фоторедактора и моего босса. Но потом Тарент произнес:

– Вы не поможете мне загрузить оборудование в машину? – Он вывел меня на улицу, его машина была припаркована напротив дома. Как только мы отошли на достаточное расстояние, он сказал: – Это один из самых потрясающих людей, с кем мне доводилось общаться. Я никогда это не забуду. Вы видели, что он делал, пока я снимал его?

– Я была на кухне, оттуда ничего толком не видно.

– Это невозможно описать! Завтра покажу фотографии. Он, как фокусник, заставлял ту огромную ракушку появляться и исчезать. Я не понимаю, как ему это удавалось.

– Я наблюдала из окна, но обзор загораживала решетка. Профессор вроде бы стоял неподвижно.

– Так и было. Он не двинул ни единым мускулом, но происходило нечто странное. Я все заснял. Завтра сами увидите.

Пока мы разговаривали, он открыл багажник и аккуратно сложил фотоаппаратуру, затем мы пожали друг другу руки, он сел в машину и уехал, а я вернулась в дом. Ритвельд сидел за протертым сосновым столом в кухне-столовой, подперев голову руками. Он смотрел вверх, его глаза слегка покраснели, а лицо пожелтело. Он сказал:

– Боюсь, тот молодой человек меня измотал. Я его не критикую, ему нужно делать свою работу, но иногда поддерживать видимость нормальности – настоящая пытка.

– Профессор Ритвельд, перед приездом фотографа вы говорили о физике.

– Правда? Мне показалось, вам это не интересно.

– Я сказала, что не разбираюсь в квантовой физике, но из этого не следует, что мне неинтересно, как много для вас значила ваша работа.

– Работа была всей моей жизнью.