– Блин! – ахнул Пирифой. – Вот же блин блинский!

Парень задрал голову к потолку. Тезей последовал его примеру – и лишь сейчас, сквозь резко набравший громкость «Марш олимпиоников», расслышал лязг цепей.

– Блин, – согласился он.

С потолка спускалась люлька, разукрашенная в цвета «Элевсина». Цепи дрожали, жаловались, скрипели, и не зря – ноша им досталась та еще. В борцовском трико, с голой грудью и плечами, Керкион производил ошеломительное впечатление. Если трико было старым, заслуженным, то его наверняка перешили к случаю, а скорее всего, купили новое – иначе ткань лопнула бы на животе, сильно выросшем со времен XXVIII и XXIX Олимпиад. Рыжая шерсть, покрывавшая тело хозяина клуба, стояла дыбом, словно наэлектризованная. Лысина играла бликами, отражая свет прожекторов.

Кромионец, вспомнил Тезей. Кромионец-Кабан, которого я завалил в прошлую субботу. Если увеличить Кабана в полтора раза – просто родные братья, одна свинья рожала.

– Эй, ты! – заорал Керкион с полдороги.

Рев его сплющил, раздавил марш – так сапог давит букашку.

– Да, ты! Иди сюда!

Вопреки требованию, никто и не подумал лезть по сетке навстречу юбиляру. Напротив, люлька продолжала спускаться.

– Ты ляжешь рядом!

– Это мои слова! – возмутился Пирифой. – Это же я кричал!

Тезей кивнул. Он хорошо помнил, что совсем недавно кричал Пирифой, приплясывая на арене, а главное, кому Пирифой это кричал. Помнил это и зал: публика разразилась хохотом. Похоже, когда Керкион Бранхид занялся борьбой, в нем умер великий комик.

– Струсил? – грянуло из люльки.

Люлька замедлила ход. Рыжий гигант раскачивался над головами бойцов. Цепи опасно скрежетали, намекая на скоротечность земной жизни.

– Бог из машины, – буркнул Тезей.

И добавил, не подумав:

– Эй, Пирифой! Ты знаешь, кто такой бог из машины?

– Все знают, – огрызнулся парень. На скулах его заходили каменные желваки. – Отца моего спроси, он растолкует.

– Нет, я о другом. Бог из машины – это в театре. Мне дедушка рассказывал: в древнем театре, когда действие заходило в тупик, с колосников спускали такую же люльку. В ней сидел актер, одетый богом. Он являлся и решал все проблемы.

– Решал? – хмыкнул Пирифой, успокаиваясь. – Ну, значит, все в порядке.

Отъехав метра на полтора к сетке, люлька опустилась на пол клетки. Керкион, сотрясая механизм, выбрался наружу, и цепи уволокли люльку в рукотворные клубные небеса. Публика давилась от восторга: юбилей, настоящий или высосанный из пальца, оказался для всех сюрпризом.

– Иди сюда! – громогласно настаивал Керкион.

Палец его указывал на Тезея.

– Иди, чемпион, – посоветовал татуированный Иобет. – Иди, а то он до завтра орать будет. Не бойся, не трону я пацана…

– Это кто пацан? – вспух Пирифой. – Это я пацан?

Иобет отмахнулся:

– Я пацан. А тебя тут вообще нет…

На экране, предназначенном для трансляции крупных планов в реальном времени и повторов удачных моментов, объявился Тезей – вариант «бюст», лицо да плечи. Капли пота на той части головы, где волосы не росли, ярко блестели – удача оператора, прямая параллель с блестящей лысиной Керкиона. Дерзко контрастируя с плешью, непокорная прядь волной упала на глаза. Нет, решил Тезей. Нет, я себе совершенно не нравлюсь. По-хорошему, следовало бы выспаться. Ночь я провел в переписке с дедом, сегодня у меня нет боев, Антиопа обижена, Ариадна помалкивает – спать бы да спать, но менеджер, клещ приставучий, вызвонил, выцепил, взял за горло. Сказал: общий сбор, явка обязательна. Цирк, клоуны; сейчас мне дадут пинок под зад, а я зальюсь дурацким смехом…

– Ну? – он встал перед ухмыляющимся Керкионом.

Тот ответил вопросом на вопрос:

– Поваляем дурака?

Ухмылка была напряженной. Вблизи чувствовалось, что хозяин клуба тоже не в восторге от происходящего. То ли с ним не согласовали сценарий, то ли медлительность Тезея раздражала Керкиона. От великана разило потом, ядреной мужской козлятиной, хотя езда в люльке не требовала больших физических усилий.

– В смысле?

Разговор шел с глазу на глаз, без подачи на динамики звукосистемы. Это Тезей понял сразу, еще по тому, как прозвучало его первое «ну». Даже на экране крупный план сменился панорамой строя бойцов, чтобы зрители не видели, как у двоих главных фигурантов шевелятся губы. Ну, разве что из первых рядов сумеют различить.

– Поработаем без фанатизма. Типа боремся.

– На понтах?

– На понтах.

– Зачем?

– Пиарщики аж усирались, так хотели показухи.

Речь Керкиона упростилась, сделалась грубее. Не завидую я пиарщикам, подумал Тезей. Это сейчас Керкион лапочка, идет на поводу. Завтра он пиар-группу сожрет без соли…

– Почему я?

– А кто?

– Возьми Пирифоя. Он с тобой станцует.

– Ты чемпион. Это раз. Кто меня бросит, кроме тебя? Это два. Жирный я стал, не поднять…

– Как бросать?

– Аккуратно. Ну и я тебя, да? Все, поехали.

Жирный, не жирный, а борцовский швунг от Керкиона прилетел Тезею в голову бодрой птичкой. Там, где Пирифой бил бы кулаком, норовя крюком зацепить подбородок или скулу, Керкионова лапища мелькнула по широкой дуге, огибая затылок соперника – и Тезеева шея оказалась плотно, как в тисках, зажата в локтевой сгиб юбиляра. Бицепс Керкиона при этом ахнул Тезея под ухо, едва не отправив в нокаут – старый мерзавец не забыл ничего из арсенала своих наиподлейших «коронок», к которым, впрочем, не сумел бы подкопаться самый придирчивый судья.

– Извини, – пропыхтел Керкион. Он подтащил Тезея ближе и согнул в три погибели. – Само вырвалось, зар-раза… Ну что, работаем?

– Говнюк ты, – выдохнул Тезей. – Размахался костылями…

Втянув затылок в плечи, он слегка присел и велел:

– Роняй!

Спорить Керкион не стал. Продолжив скручивание, он с грозным уханьем швырнул Тезея на пол, будто тряпичную куклу. Сам Керкион тоже не удержался на ногах и, перекатив чемпиона с бока на спину, всей тушей грохнулся сверху. Слыша, как зал сходит с ума, Тезей в последний момент извернулся, сгруппировался – и взрывным напряжением всех мышц послал хозяина клуба дальше, чем тот собирался. Хотелось послать еще дальше, но Тезей сдержался из уважения к сединам и славному прошлому.

Публика взвыла. Нечасто ей доводилось видеть, как кувыркается гиппопотам.

От строя бойцов донеслись сдержанные аплодисменты, еле слышные в общем гаме, и восхищенная брань Пирифоя. Блажил комментатор, но Тезей плевать хотел на хулу или похвалу. Дождавшись, когда Керкион поднимется на ноги – это случилось быстрее, чем можно было ожидать, исходя из габаритов юбиляра – он пошел на сближение. Пора заканчивать этот цирк. Пара-тройка эффектных трюков, парад-алле и гасим свет. Показав удар ногой в живот – финт, потому что Керкионово брюхо не пробила бы и грузовая фура, разогнавшись на скоростном шоссе – Тезей нырнул под очередной убийственный захват шеи, вцепился левой рукой в лямку чужого трико (на понтах?), правой – в рыжие космы на груди Керкиона (без фанатизма?!) и ударил коленом в ребра, надежно защищенные броней мышц и жира. Не буду я его бросать, подумал он. Зачем мне лишний геморрой? Кто тут великий, тот пусть и рвет жилы. Удар ставил одну-единственную цель, и Керкион не подвел, сообразил. Прихватив Тезея за ляжку, он исполнил шикарный бросок прогибом – когда-то трибуны в Олимпии рукоплескали этому приему в исполнении великого Керкиона Бранхида. Сейчас прогиб вышел условным, скорее намеком на прогиб, но Тезею от этого не полегчало, даже напротив – лететь пришлось выше и веселей.