– Кончай с этим, – велела Аглая. – Он сексист, я вижу.

– Ага, – хихикнула Ефросина.

Свободной рукой она выхватила безыгольный инъектор. Тончайшая струйка раствора под давлением пронизала кожу мужчины на шее, чуть пониже челюсти. Мужчина глубоко вздохнул, приоткрыл рот и грудой тряпья сполз под стойку. Изо рта на грудь потянулась липкая слюна.

– Звони эвакуаторам, – бросила Талия. – Будем вывозить мальчика. Хорошенький, жаль, если умрет в пути.

– А если в твоей постели? – заинтересовалась Аглая.

– Если в моей постели, тогда не жаль.

* * *

– Звонила Ариадна, – уведомил Питфей. – Ты спал, я решил тебя не будить. Сказал, что ты перезвонишь утром. Она передала, что утром не надо, утром она спит. До полудня так точно. Перезвони ближе к вечеру.

– Кушай, – напомнила Эфра. – Это вкусно.

– Да, – согласился Питфей. – Кушай, тебе надо хорошо питаться. Ты на ней женишься? Если женишься, тогда ешь за троих. Это такая женщина, с ней нужны силы.

– Еще не знаю, – возразил Тезей.

– Ничего. Кушай на всякий случай, пригодится.

– Дед, я хотел тебя спросить… Мама, извини, это личное.

– Твое личное?

– Нет, мама. Твое личное.

– Мне выйти?

– Как хочешь. Дед, почему ты больше не ставишь ту запись? Ну, ты понял, какую. Я уже столько времени дома, и ни разу не видел, чтобы ты ее ставил.

Питфей отошел к окну. Долго смотрел на сад, на пруд с карпами.

– Не требует, – наконец объяснил старик. – Он больше не требует, чтобы я крутил запись твоего зачатия. Как отрезало. По моим расчетам, это началось сразу после смерти Прокруста. Вернее, закончилось.

– Почему?

– Откуда я знаю, почему! Если честно, я даже беспокоюсь. Столько времени мечтал, чтобы ему надоело, а когда ему надоело, хожу весь на нервах. Боюсь, что ему не просто надоело, что тут другая причина. Не спрашивай, какая, я понятия не имею.

– Зачем ты извинялся? – вдруг поинтересовалась Эфра. – Что тут такого личного? Если хочешь, я могу сама поставить эту запись для тебя. Или ты поставь. Тыщу раз видели, в зубах навязло. Я смотрю, как не про себя. Ни стыда, ни интереса.

Питфей уставился на дочь. Тезей уставился на мать.

– И нечего пялиться, – добавила Эфра. – Я вам не запись, я уже старая.

– Прокруст сказал, что это война, – Тезей вертел в пальцах вилку. – Контакт двух разумов, сказал он. Контакт, когда один разум отказывает другому в разумности. Это война, сказал Прокруст, и мы проигрываем. Дед, тебе не кажется, что за нами признали право на разумность? Мы уже не просто скафандры, которые позволяют выйти в плотский мир. Мы… А кто, собственно, мы? Кто мы теперь?

– Никаких «мы», – ворчливо перебил внука Питфей. – К тебе это вообще не относится. Полубоги не бывают аватарами. Но в целом ты, наверное, прав. Нас признали разумными. Понадобилась всего-то малость: они без спросу пользовались нами, мы продемонстрировали, что способны без спросу воспользоваться ими. Если не сегодня, не в полном объеме, то завтра – наверняка. Собственные интересы и клыки, чтобы их отстаивать. Что еще надо двум разумам, чтобы признать разумность друг друга?

Слепая, сказал он себе. За то время, пока мальчик дома, Слепая трижды приходила ко мне. Два раза на людях. Ни внук, ни дочь, ни прислуга ничего не заметили. Я сидел, стоял, разговаривал, кормил карпов, отвечал на звонки. Что это было? Как приходила Слепая? Как домовладелец, не интересующийся мнением дома, взятого в аренду, как разведчик, выясняющий позиции противника перед атакой – или как гость, который не мешает хозяину заниматься своими делами? Я боюсь поверить, еще больше я боюсь обмануться…

– Интересы и клыки, – повторил Питфей. – Какие же мы, разумные, в сущности, тупые… Да, чуть не забыл! Ты как насчет собак? Я собираюсь обзавестись щенком.

– Шпиц? Карликовый?

– Доберман. Эврисфей пишет, у них в микенском питомнике намечается исключительный помет. Так и написал: исключительный. Могу заказать двух кобельков, одного для тебя.

Вилка согнулась в пальцах Тезея.

– Не люблю доберманов, – он встал. – Закажи мне бульдога.

– Почему бульдога? – удивился старик.

– Ими быков травят. Закажи бульдога, пригодится.

– Ну вас, – Эфра пошла к дверям. Весь ее вид выражал презрение к мужскому полу в целом, а к мужчинам, собравшимся в столовой – в особенности. – Какие еще собаки? Они мне всю мебель погрызут. Заведите черепаху, с ней проще.