– Русский… А чего тебя занесло в эти трущобы? Эй, еще пива! – крикнул Коллор, не дожидаясь ответа. – Ненавижу, брат, ночные дежурства. Люди – идиоты: один веник потеряет, у другого канарейка не поет – и всем в полицию нужно звонить.

Феликс ухмыльнулся.

– Я тоже не люблю ночные дежурства, – сказал, тщательно подбирая английские слова.

Коллор подпер щеку ладонью:

– А ты кем служишь?

– Сторожем.

– Дрянная работа. У нас хоть скучать не дадут. Значит, возвращался ты домой, к тебе пристала пара узкоглазых – думали: идет белый человек небось с танцев, небось пьяный… А ты им по морде. Так? Ну-ка покажи кулаки!

Коллор осмотрел руки Феликса, как знатоки осматривают лошадиные копыта. Пощупал бицепсы. Феликс покраснел, не знал, куда глаза девать.

Коллор еще долго говорил, перескакивая с одного на другое. Рассказал о квартирных кражах, о барсуках, что живут при участке. Комиссар Макэуэн привез их с охоты – еще маленьких, – да так и оставил.

С улицы в бар ворвался посыльный:

– Мистер Джонни Коллор! Мистер Джонни Коллор! Только что звонили – ограбление!

Коллор вскочил.

– Питер, запиши на мой счет! Идем, – крикнул он Феликсу. – Поедешь со мной – мне твоя рожа понравилась. В штат я тебя не возьму – не имею права. Но будешь проходить как осведомитель – на пиво себе заработаешь.

Вторую часть денег Марта хотела получить с Роберта Уайера, давнего друга и подопечного.

Они договорились встретиться на конюшне. Там, среди запахов сена, упряжи и опилок, на Роберта находило особое состояние восторженной деятельности. Конюхи, обычно презрительно-вежливые с белыми господами, разговаривали с ним как с человеком понимающим. Роберт слушал их рассказы о лошадиной жизни, о табунах, перегоняемых из Монголии, о нечистых на руку барышниках, а потом приказывал шоферу достать из авто мешок яблок, большим перочинным ножом резал их на дольки и по очереди обходил стойла.

– Красавица моя лупоглазенькая, – шептал он, поглаживая теплую кобылью щеку.

Все лошади в его конюшне носили серьезные имена: Сталин, Гардинг,[32]Эберт,[33]Болдуин.[34]Для кобыл женских имен не хватало, и их звали Италия, Испания и Япония. Когда они побеждали на скачках, Роберт, шутя, делал политические прогнозы. Джентльмены из Шанхайского клуба смеялись так, что звякали бокалы, развешанные над знаменитым Длинным баром – самым большим в Азии.

Роберт проскакал три мили. Разгоряченный, взволнованный, как после драки, он вошел в конюшню:

– Ба, Марта! Ты уже здесь!

Она обняла его, но к делу переходить не стала, давая Уайеру выговориться.

– Я поражаюсь выносливости этой породы! – кричал он. – При весе в семьсот пятьдесят фунтов Сталин может таскать на себе человека моей комплекции по два чаккера[35]в день три-четыре раза в неделю. И при этом он будет здоров как бык. Знаешь, где разводят монгольских пони? В Монголии! Там степь, и ни черта больше нет. Все, что жрут местные лошади, – это палки и сухая трава. И когда их привозят сюда, им требуется четыре месяца, чтобы привыкнуть к нормальному сену.

Марта слушала его, улыбаясь.

Они знали друг друга еще с тех пор, когда Роберт был кудрявым розовощеким птенчиком. Он был таким нескладным и стеснительным, что в первый день в борделе даже не посмел выбрать девицу. По брюкам с отворотами и наимоднейшему воротничку «Санта-Круз» Марта вычислила в нем человека состоятельного. Но за ним явно никто не присматривал: шляпа его не подходила к пальто, перчатки были одного цвета, но разных фасонов, а зонт – отличный английский зонт, с перламутровой кнопкой и ручкой красного дерева, – находился в самом безобразном состоянии: одна спица выбилась из гнезда, а по материи шли ржавые потеки, как будто хозяин никогда не сушил его и кидал как попало.

Марта взялась за Роберта, как сестра милосердия за больного. Девицы, следуя ее приказам, были с ним особенно нежны: заговаривали и трепали по плечу, но так, чтобы счастье его не перегорало. Молодой Уайер стал ходить к Марте как домой: они обсуждали бизнес, женщин и монгольских пони.

Когда Роберт женился, Марта оказала ему неоценимую услугу. Его дура жена, молоденькая американка, понятия не имела, чем занимаются супруги по ночам, и две недели после свадьбы целовала Роберта в щеку, желала ему спокойной ночи и запиралась в спальне.

Роберт не смел ничего сказать Лиззи. Мать ее осталась в Америке, так что единственным человеком, которому Уайер мог доверить образование жены, оказалась Марта.

Он привел ее в дом, сказал, что это старая подруга, и исчез, сославшись на дела. Марта оглядела сидевшую за чайным столиком Лиззи – именно от таких мужья уходили к ней: из огромных ледяных домов в ее теплую, веселую «Гавану».

Через час умелой беседы они стали друзьями.

– Дорогая, мужчина ждет от брака не только накрахмаленных рубашек, – сказала Марта, когда представился случай.

– Да, я знаю, – кивнула Лиззи. – Он любит, чтобы его жена умела готовить. Но я считаю это лишним, если в доме полно слуг.

Тогда Марта достала из-под стола бутылку виски и упоила бедняжку так, что она упала без чувств на диван.

Роберт ждал в соседней комнате, накурил – не продохнуть.

– Иди, пользуйся своим сокровищем, – сказала Марта, надевая шляпку.

Как она и предполагала, Роберт ненадолго задержался в спальне Лиззи. Через месяц он опять появился в верхнем этаже ее заведения.

– Я думаю взять Италию на игру в поло, – болтал Роберт, подставляя руки груму, чтобы тот полил ему из кувшина. – Если что, продам ее Олману: она его скинет в два счета. То-то смеху будет!

– Мистер Уайер, мне нужна помощь, – мягко сказала Марта.

Оказалось, что Роберт не слыхал о пожаре в «Гаване». В день, когда случилось несчастье, ему привезли нового пони, и он все время проводил с ним – даже газет не читал.

– Дотла все сгорело? – изумился он. Брови его нахмурились, шея побагровела. – Это свинство, Марта! Почему ты сразу ко мне не пришла? Ты где сейчас живешь?

Марта достала из сумки калькуляцию:

– Не важно. Вот смотри, у меня все подсчитано: помещение, отделка, кухня… Я нашла половину денег – не хотела тебя разорять: тебе же придется просить деньги у отца и как-то объясняться с ним. Сорок процентов с дохода тебя устроят?