— Странное замечание. Разве это имеет значение?

Настя смутилась:

— Я хотела сказать, что арест он, должно быть, больнее переживает, чем обычные люди. Потому что для обычных людей это несчастье, а для него — унижение. Мне его ужасно жалко. Вы извините, что я все это пропустила, я ведь почти не слежу за новостями, газеты не читаю.

— Неужели никто вам об этом не сказал?

— Я мало с кем общаюсь.

— Вам не интересно знать, что происходит вокруг? — удивился я. — Совсем не любопытно?

— Честно говоря, не очень, — виновато улыбнулась она. — Да я как-то и не очень запоминаю.

— То есть реальный мир вам заменяют книги и музыка? — я осуждающе покачал головой. — Это неправильно, даже как-то неуважительно.

— Вы имеете в виду, по отношению к окружающим людям?

— Ну да, и к ним тоже, хотя я говорил не о людях. Вам подарена действительность, а вы ею пренебрегаете. За это вас когда-нибудь поймают мелкие демоны, и будут орать вам в ухо дурными голосами современные хиты.

— Книги и музыка — это и есть реальность, — ответила она без улыбки. — Искусство существует столетиями, даже тысячелетиями. А новости живут одну минуту. Да мы уже спорили об этом с вами, когда вы мне из Италии звонили. Наверное, я просто не умею объяснить то, что думаю. Но Храповицкого мне вправду очень жаль.

Мы вышли на улицу, и яркое солнце ударило нам в глаза. Стоял сухой, ясный, холодный день. Бледно-голубое небо было высоким и чистым, без облаков.

— А как же природа? — спросил я, лениво жмурясь. — Ее вы тоже отвергаете?

— Смеетесь надо мной, да?

— Пытаюсь понять.

— Я ничего не отвергаю, даже лужи или сало, хотя плохо отношусь и к тому, и к другому. Но пусть все будет независимо от того, нравится мне или нет. Пусть все живет, а вдруг кому-то понадобится? — Настя улыбнулась и пожала плечами. — Просто мне роднее то, что надолго. Природу я очень люблю, она вечная. Хотите, погуляем сейчас в ботаническом саду? — неожиданно предложила она. — Я там часто бываю.

Энтузиазма во мне это предложение не вызвало. На улице было градусов пять, и, хотя на солнце казалось теплее, налетавший временами холодный ветер напоминал о близости зимы. Прогулке в саду я без колебаний предпочел бы ресторан.

— А вы не замерзнете? — спросил я, маскируясь заботой о ней.

— За меня не беспокойтесь, — замахала она руками. — В такую погоду я часто гуляю. Впрочем, если не хотите, мы можем и не ехать.

— Конечно, поедем! — бодро ответил я, совершив над собой усилие.

Я помог ей забраться в джип, но сам сесть не успел: у меня зазвонил мобильный телефон. Это был секретный номер, врученный мне Савицким. Знали его лишь Савицкий да Виктор. Гадая, кому из двоих я мог понадобиться, я произнес «алло».

— Что ж ты с концерта сбегаешь, а? — весело поинтересовался мужской голос. — Взял и наплевал на культуру. Нехорошо. Сам-то я, конечно, редко в театр выбираюсь, но всегда до конца сижу.

— Рад за вас, — сквозь зубы ответил я. Я уже догадался, кто это.

— Ага, — жизнерадостно продолжал мой собеседник. — Только я больше драматические постановки люблю. Островский там, Чехов. Потом еще вот этот, как его? «Трамвай желание» написал, фамилия из головы вылетела. Короче, в таком духе. Оперы-то, они, конечно, поскучнее будут. Заведут волынку: «О, дайте, дайте мне свободу! Я свой позор сумею искупить!» — эту фразу мой собеседник пропел фальшивя. — Дай свободу, как же! — злорадно возразил он. — Тебе дашь, а ты опять воровать будешь!

— Что вы хотите от меня, Валентин Сергеевич? — спросил я, стараясь не выдавать голосом нахлынувшие на меня эмоции.

— А ты приезжай ко мне и узнаешь, — гостеприимно предложил Лихачев. — А то по телефону долго рассказывать. У меня как раз спектакль один идет, очень даже драматический. Вместе поглядим. Дуй прямо сейчас, а то не успеешь. Уже самое интересное началось.

— Вам нравится играть с людьми в кошки-мышки, правда? — холодно осведомился я.

— Еще как! — не задумываясь, ответил он. — А тебе нет, что ли?

— Представьте себе, нет.

— Это потому, что я — кошка, а ты — мышка, — с удовольствием объяснил он. — А если бы наоборот, тебе бы тоже нравилось. Давай, давай, гони быстрее, а то обижусь.

Я залез на водительское место и посмотрел на Настю.

— Что-то случилось? — спросила она обеспокоенно. — У вас сразу лицо переменилось.

— Извините, но с вечными ценностями придется подождать. Наша прогулка переносится. Надеюсь, что до завтра, — прибавил я хмуро. — Это не от меня зависит, а от одного приятеля, который только что звонил. Он просит, чтобы я приехал, и мой визит к нему может затянуться.

— Затянуться на сутки? — удивленно переспросила она.

— Может быть, и дольше. Я вам перезвоню, как только освобожусь.

— Хорошо, я буду ждать. Только лучше сделать это хотя бы до конца следующей недели, ладно? А то я потом уеду в Москву. Меня в деканате отпустили, чтобы я могла поработать над курсовой в Ленинской библиотеке.

— В таком случае я прилечу к вам в Москву. Там мы и в Большой театр сходим, и побродим среди памятников архитектуры. Где вы остановитесь?

— Я еще не знаю. Вообще-то у меня там подруга живет, но я с ней пока не созванивалась.

— Постойте, — перебил я, — у вас ведь нет мобильного телефона?

— А зачем мне? Я вполне обхожусь домашним.

— Как же я отыщу вас в Москве?! Я подарю вам мобильник. Только, пожалуйста, не отказывайтесь. Это не для вас, это для меня!

— Ну, хорошо, — согласилась она. — Спасибо.

Я отвез ее домой и сразу позвонил Виктору.

— Меня Лихачев вызвал. Прямо сейчас. Кстати, он знает наши секретные номера.

— Во как? — удивился Виктор. — Зачем же ты ему понадобился? Мог бы и с меня начать.

— Готов уступить свою очередь, — нервно хмыкнул я.

— Я подожду, — покладисто заметил Виктор. Он помолчал, размышляя: — Думаешь, закроет?

— Думаю, может, — ответил я, стараясь говорить ему в тон.

— Страшно? — спросил он с любопытством.

— Есть немного, — признался я.

— Да ладно, брось, — посоветовал он. — Подумаешь! До свадьбы выйдешь. Плохо, конечно, если тебя посадят. Скучно. Я к тебе только-только привыкать начал.

— Глупая шутка, — заметил я.

— А я вообще не умный, — отозвался он. — Да и чувства юмора у меня нет.

4

На проходной в налоговой полиции меня уже дожидался прилизанный помощник Лихачева. Он поздоровался со мной холодно, без тени былого дружелюбия, даже не протянув мне руки, хотя еще месяца не прошло с тех пор, как он при встречах раскрывал мне объятия. Я понял, что в нашей дружбе с генералом произошли некоторые изменения. Челядь — лучший барометр начальственного настроения.