— Ну разумеется, нет! Давай я спущусь с тобой. Нет, лучше я сама все закрою.

Плиссон вздохнул с облегчением: ему не придется выходить ночью из дому, когда где-то рядом бродит этот гигант.

— Спасибо, — откликнулся он. — Давай я пока заварю травяной чай.

Они спустились вниз. Морис, видя, с какой беззаботностью Сильвия отправилась закрывать снаружи ставни, мысленно благословил ее неведение.

Закрыв дверь на два оборота и задвинув засовы, она вернулась в кухню.

— Помнишь, каким пугливым ты был в детстве?

Эта фраза задела Мориса, она прозвучала настолько неуместно.

— Я вовсе не был пугливым, я был благоразумным, — заявил он.

Этот ответ не имел ни малейшего отношения к прошлому, он был связан с теперешней ситуацией. Не важно! Сильвия, пораженная властным тоном кузена, не стала оспаривать это утверждение.

Пока готовился липовый отвар, она напомнила ему школьные каникулы, прогулки на лодке, пока взрослым случалось вздремнуть после обеда на берегу Роны; рыбок, которых они стащили из рыболовных садков, чтобы выпустить их обратно в реку; хижину на острове, рассекавшем надвое течение реки, они называли ее Маяком…

Пока Сильвия предавалась ностальгии, память увлекла Мориса к иным воспоминаниям той поры, когда их родители снова начали сбегать по вечерам в кино или в дансинг, сочтя, что их десятилетние отпрыски уже достаточно благоразумны и могут остаться одни в квартире. Тогда он часами испытывал ужас, чувствуя себя под четырехметровым потолком совсем маленьким и заброшенным. Он ревел, тоскуя по покинувшим его родителям, по их родному присутствию, успокаивающим запахам, по утешительной музыке речи; слезы лились в три ручья, физически он помнил, что его плач вызывал появление матери и отца. Но тщетно. Ни одно из тех средств, которые долгие годы помогали ему избежать смятения, боли или одиночества, больше не действовало. Он утратил всякую власть. Уже не ребенок. И еще не взрослый. В итоге, когда родители возвращались, глубоко за полночь, оживленные, веселые, под хмельком, их голоса и жесты были уже чужими. Он ненавидел родителей и клялся себе, что никогда не будет взрослым, таким как они, — чувственным, похотливым, насмешливым, падким на удовольствия, доставляемые едой, вином, плотью. Он повзрослел, но повзрослел иначе — развивая свой ум. Рассудочность, наука, культура, эрудиция. Но отнюдь не передок или желудок. Морис стал взрослым, это так, но превратившись в ученого, а не в животное.

Не по этой ли причине он отказался от романов? Потому что каждый вечер, предательски покидая его, мать, чтобы занять мальчика, раскладывала книги, которые просто обожала, на ночном столике. Или потому, что первые прочтенные им книги, казавшиеся ему истиной в последней инстанции, обернулись для него унижением, так как родители, помирая со смеху, объяснили ему, что все это выдумки?

— Морис, Морис… Ты меня слышишь? Ты ведешь себя как-то странно.

— Сильвия, но ведь все странно. Все. Странно и чуждо. Вот смотри, мы с тобой знаем друг друга с самого детства, а между тем у каждого из нас есть свои тайны.

— Ты намекаешь на…

— Я намекаю на то, о чем ты умалчиваешь, но, надеюсь, однажды мне расскажешь.

— Клянусь, расскажу.

Она бросилась к нему, обняла и тотчас смутилась своего порыва.

— Спокойной ночи, Морис. До завтра.

Назавтра события складывались настолько странно, что у них обоих недостало смелости их охарактеризовать.

Тщетно попытавшись заснуть после пережитых эмоций, Морис вновь зажег свет и взялся за «Комнату мрачных тайн». Чтение романа не принесло успокоения его чувствительной натуре, задетой за живое вторжением незнакомца: Ева Симплон — ему решительно нравилась эта женщина, на нее можно было положиться — противостояла давлению не слишком щепетильных покупателей дома, подстраивавших смертельные ловушки, поскольку она отказывалась продавать им Дарквел. Каждый раз, когда ей в последний момент удавалось ускользнуть от замаскированной опасности, Ева Симплон сталкивалась с новой, не менее сложной проблемой: она не могла отыскать вход в таинственную комнату, откуда каждую ночь доносились песнопения. Простукивание стен, поиски в подвале и на чердаке ничего не дали. Изучение хранившегося в мэрии кадастра, анализ поэтажных планов дома в архиве нотариуса позволили предположить, что в доме есть скрытые помещения. Но как туда попасть? И кто проникает туда по ночам? Ева отказывалась верить в существование духов и призраков. К счастью, эта мерзавка Йозефа Кац направила к ней молодого архитектора для перепланировки дома. Хоть Йозефа Кац и являлась адским созданием, продолжавшим домогаться Еву Симплон после тысячекратных отказов, ее посланец оказался недурным профессионалом, он умудрился предположить вполне разумное объяснение, начисто отметавшее сверхъестественные гипотезы. А между тем… Короче, в восемь утра Морис, которому ни на минуту не удалось сомкнуть глаз, встал, ощущая усталость, раздражение и ярость оттого, что приходилось расстаться с Дарквелом и Евой Симплон, чтобы таскаться с кузиной по ардешским дорогам. К тому же в этот понедельник им предстоял пикник с приятельницами Сильвии, встреченными в супермаркете… Провести день в компании лесбиянок, крепко скроенных и куда более мужественных, чем он, — вот уж спасибо!

Он попытался сослаться на то, что неважно себя чувствует и предпочитает остаться в доме. Сильвия охотно пошла навстречу:

— Ничего страшного?! Если ты немного расклеился и можешь разболеться, я буду ухаживать за тобой. Словом, или я остаюсь с тобой, или мы едем вместе.

Осознав, что почитать точно не удастся, он последовал за кузиной.

Часы тянулись мучительно медленно. Солнце садистски палило, обжигая каменистые тропинки, по которым они бродили до изнеможения. Когда они достигли излучины зеленоватых вод, где бурный исток речки Ардеш смирял напор, Морис отважился окунуть в ледяную воду лишь палец. Завтрак на траве обернулся западней, поскольку Морис начал с того, что уселся в муравейник, где суетились красные муравьи, а кончил тем, что его укусила пчела, облюбовавшая тот же абрикос, что и он. Он перетрудил легкие до головокружения, раздувая огонь, на котором запекались колбаски, а после трапезы ощущал тяжесть в желудке — сказывалось яйцо, сваренное вкрутую.

На обратном пути Сильвия с приятельницами решили во что-нибудь поиграть. Морис, решив избежать этой участи, попытался было уединиться, чтобы окунуться в благодетельный сон, но, узнав, что речь идет об игре, требующей исторических и географических познаний, не смог устоять и принял в ней участие. Поскольку он сплошь выигрывал, то с каждой победой держался по отношению к партнершам все более презрительно. Когда он сделался вовсе невыносимым, дамам наскучила игра, и они решили сервировать аперитив. После проведенного на солнцепеке дня пастис окончательно сокрушил его хрупкое равновесие, так что, когда они с Сильвией вернулись на виллу, Плиссон не только чувствовал себя совершенно разбитым, но и страдал от томительной головной боли.