Надо сказать, что братья Шигалевы считались одними из самых знаменитых палачей Сталинской эпохи. Старший, Василий, получив четырехклассное образование, учился на сапожника, но работал надзирателем печально известной Внутренней тюрьмы[39], а потом и сотрудником для особых поручений – это был еще один способ зашифровывать палачей. Со временем он стал кавалером нескольких боевых орденов и, само собой, членом ВКП(б).

Пошел по стопам старшего брата и Иван. Он быстро догнал того по количеству расстрелов, а по количеству наград даже обогнал: став подполковником, получил орден Ленина и, что самое странное, медаль «За оборону Москвы», хотя не убил ни одного немца, зато своих соотечественников – несколько тысяч.

Шигалевы стали известны, в определенных кругах их даже уважали. Но не знали братья-палачи, что их фамилия уже пророчески увековечена, и не кем-нибудь, а самим Достоевским. Это он придумал «шигалевщину» как уродливое порождение социалистической идеи и описал в «Бесах». Помните, что говорит выразитель данной идеи Верховенский?.. «Мы провозгласим разрушение. Мы пустим пожары. Мы пустим легенды. Тут каждая шелудивая “кучка” пригодится. Я вам в этих самых “кучках” таких охотников отыщу, что на всякий выстрел пойдут, да еще за честь благодарны останутся… Затуманится Русь, заплачет земля по старым богам».

И все же, как ни известны и как ни авторитетны в определенных кругах были братья Шигалевы, им далеко до самой одиозной и самой знаменитой среди «исполнителей» фигуры. Имя этого человека произносили восторженным шепотом, ведь на его личном счету имелось десять тысяч расстрелянных – Петр Иванович Магго.

Латыш по национальности, он окончил всего два класса средней школы, батрачил у помещика, в 1917-м вступил в партию, стал членом чекистского карательного отряда, а потом и сотрудником для особых поручений, то есть палачом. Десять лет Магго не выпускал из рук револьвера, получил за это несколько орденов, а в служебной характеристике удостоен высочайшей, хоть и закодированной, похвалы: «К работе относится серьезно. По особому заданию провел много работы». Имелся, правда, у этого идеального исполнителя грешок, который отмечен даже в характеристике: Магго любил выпить и, судя по всему, крепко.

Кстати говоря, грех этот был присущ практически всем «исполнителям». Когда меня познакомили с одним из ныне здравствующих коллег Магго, который с гордостью носил знак «Почетного чекиста» и просил называть себя Иваном Ивановичем, первый вопрос, который я задал бодренькому старичку, был как раз о водке.

– Не врут ли, не наговаривают ли на вашего брата? – спросил я. – Ведь от выпивки и постоянного похмелья, чего доброго, прицел собьется?

– Не собьется! – усмехнулся он. – Мы к этому привычны. У нас под рукой всегда имелось ведро водки и ведро одеколона. Водку, само собой, пили «до потери сознательности». Что ни говорите, а работа была не из легких. Уставали так сильно, что порой на ногах едва держались. А одеколоном мылись. До пояса. Иначе не избавиться от запаха пороха и крови. Даже собаки от нас шарахались, а если и лаяли, то издалека.

– А что это за история со строгим выговором, который получил Магго? – поинтересовался я.

– Бывало так, что нас проверяли, – зябко поежился Иван Иванович. – Как-то раз, в самый разгар работы, такая комиссия нагрянула и к Магго. Вот что появилось в официальном отчете: «Многие приговоренные умирают со словами «Да здравствует Сталин!». Магго за это влепили выговор. А на отчете появилась резолюция: «Надо проводить воспитательную работу среди приговоренных к расстрелу, чтобы они в столь неподходящий момент не марали имя вождя».

– Раз уж вы упомянули вождя, – решил я вывести бывшего палача на другую тему, – не могли бы просветить меня в довольно щекотливом, но чрезвычайно важном вопросе? Не секрет, что вы и ваши коллеги многих осужденных отправили на тот свет за то, что те были завзятыми террористами и хотели убить Сталина. Насколько это обвинение соответствует истине? Я говорю не о намерениях, а о практической возможности застрелить, отравить или зарезать вождя народов.

– Насчет отравить или зарезать – это едва ли, – нахмурился он. – А вот застрелить… Дело прошлое, но через мои руки прошла целая группа таких мерзавцев.

Думаете, это были генералы или высокопоставленные деятели из ЦК, то есть те, кто реально встречался со Сталиным и мог осуществить свой гнусный замысел? А вот и нет! И хотя в приговорах того же Рыкова, Бухарина или Тухачевского строка о террористических намерениях в отношении Сталина присутствовала, на самом деле это, извините за выражение, полное фуфло.

А вот те, с кем имел дело я, убить Сталина могли и даже обсуждали, как это лучше сделать. Никогда не догадаетесь, кем были эти проходимцы. Это были, – «Иван Иванович» сделал эффектную паузу, – кремлевские полотеры. Да-да! Обыкновенные полотеры, которые натирали паркет не только в кабинетах и квартирах наших вождей, но и в правительственной ложе Большого театра, куда и Сталин, и люди из его ближнего круга частенько заглядывали. Так что, как говорили полотеры, «стукнуть всех кремлевских главков» у них имелась стопроцентная возможность.

– И что же им помешало?

– Не что, а кто, – со знанием дела поправил меня собеседник. – Все полотеры были завзятыми выпивохами, и без стакана водки к работе не приступали, а после смены в ближайшей пивнушке добавляли.

Ну, а выпив начинали обсуждать политику партии и правительства: есть у русских такая слабость. Им не нравились колхозы: из-за них, дескать, в деревне голод, холод и разруха. Им не нравилась индустриализация: толку, мол, от нее никакого, как пахали на быках и лошадях, так на них и пашем.

И тут сам собой возникал вопрос: кто в этом виноват? Ответ им был ясен, как божий день: Сталин, Каганович, Ворошилов и другие «кремлевские главки». Значит, что? Значит, надо их «стукнуть», то есть убить. Если учесть, что говорили они об этом отнюдь не шепотом, то нашелся человек, который сообщил об этих бреднях куда надо.

Работать на Лубянке умели, поэтому быстренько внедрили в полотерскую группу своего человека, и тот принес такую информацию, от которой у нескольких наших начальников случились инфаркты. Представляете, один их этих мерзавцев хвастал, что регулярно натирает полы в квартире Сталина, часто его видит, и ему ничего не стоит пристрелить вождя из револьвера, который лежит на тумбочке. Каково, а?! – разволновался почетный чекист от воспоминаний, достал клетчатый платок и вытер выступивший на лысине пот. – А вы говорите: намерения. Вот вам и намерения, и реальная возможность убить товарища Сталина.

– И он признал это на суде?

– А куда ему было деваться? – усмехнулся Иван Иванович. – Отвертеться от товарища Ульриха не удавалось никому. Правда, подельники этого полотера и еще один, который хотел взорвать правительственную ложу Большого театра, пытались юлить: мол, убивать никого не собирались, а все – не более чем пьяный треп. Не помогло! Сразу после вынесения приговора, все они попали в мои руки. Страшно подумать, что могло бы случиться, не разоблачи мы вовремя этих подонков! – неожиданно перекрестился он.