Миссис Шрусбери похлопала меня по руке и повторила, что знает, как это тяжело. Потом она отвела меня в гостиную, где громко трещал телевизор. Три пожилые женщины с ходунками, стоявшие поблизости, смотрели телевикторину. Старик, сидевший в оранжевом пластиковом кресле, чавкал беззубыми деснами и напевал песенку. Мелодия показалась мне знакомой, но я не могла определить ее; что-то детское и мелодичное.

— Девочка-картошка, девочка-картошка, повоняй немножко, — напевал он.

О, боже. У меня пересохло во рту. Может быть, я ослышалась?

— Что вы сказали? — спросила я и наклонилась так, чтобы оказаться на одном уровне с глазами беззубого старика в запачканной пижаме. Его глаза были блеклыми и водянистыми. От него пахло прокисшим молоком.

— О, это мистер Макензи, — сказала миссис Шрусбери. — Он у нас певец, не так ли, Рон?

— Раз картошка, два картошка, она здесь жила немножко. — Теперь он не пел, а декламировал, и его влажные затуманенные глаза не отрывались от моего лица. — Три картошка, вот и зверь: запирай скорее дверь.

— Рон Макензи? — спросила я. — Вы водили школьный автобус?

Старик лишь ухмыльнулся и пошлепал губами. Струйка слюны стекала по его небритому подбородку.

— Вы водили школьный автобус, правда, Рон? — спросила миссис Шрусбери. — Ну конечно, пока не ушли на покой. Еще вы работали механиком в городском гараже, верно?

— Теперь она придет за тобой, запирай скорее дверь, — произнес Рон, не сводя с меня глаз и демонстрируя широкую беззубую улыбку.

— Вы помните Дел Гризуолд? — Мой голос звучал пискляво и испуганно. — Картофельную Девочку? Она ездила на вашем автобусе.

Я положила руку на его рукав и подавила желание выбить из него ответ.

Он ухмыльнулся и снова капнул слюной.

— Она была мартышкой, — наконец сказал он. — Грязной маленькой мартышкой. Как и ее брат.

— Какой брат? Вы имеете в виду Ника?

— Девочка-картошка, повоняй немножко, — пробормотал он.

Я уставилась на старика, ощущая на лице его жаркое, кислое дыхание.

— «М» — значит мартышка, — прошептал он. — Она была мартышкой.

Жуткая догадка озарила меня под флуоресцентными лампами в гостиной, со смехом телезрителей на заднем плане и с женщиной-землеройкой рядом со мной, наклонившей голову с выражением легкого любопытства на лице. Догадка, такая же тухлая и прогорклая, как и его дыхание.

— Вы сделали Дел букву «М», мистер Макензи? Это вы сделали? — Я с трудом выдавливала слова, заранее страшась ответа. Возможно ли, что я нахожусь лицом к лицу с убийцей Дел, выжившим из ума стариком в засаленной пижаме?

Рон Макензи улыбнулся и стал раскачиваться взад-вперед на стуле, что-то мыча себе под нос. Постепенно мычание перешло в низкий стонущий вой. Старый водитель школьного автобуса завывал как койот, все громче и громче с каждым следующим вдохом. Миссис Шрусбери положила маленькую сморщенную клешню на мою руку, чтобы я отошла в сторону, и сказала, что нам нужно идти, пока он не довел себя до исступления. Мы повернулись, собираясь выйти из комнаты, но тут его завывания прекратились, и он ласково позвал меня слабым, дрожащим голосом.

— Эй, заместитель шерифа! — сказал он. Я замерла на месте. По моей спине пробежал холодок. — Лучше верни этой мартышке то, что ей нужно. Лучше верни ее звезду. Лучше отдай ей звезду-уу!

Я посмотрела на старика, который когда-то работал в НАСА, и увидела темное пятно, расплывающееся у него в промежности. Он смотрел на меня и тихо смеялся, а моча струилась по пластиковому стулу и собиралась в лужицу на кафельном полу в клеточку.

— Я хочу домой, — заявила мать, когда мы присоединились к ней за столом для художественных занятий. — Ты не можешь оставить меня здесь.

Поверь, мы уберемся отсюда так быстро, как только сможем.

Я обернулась и посмотрела в коридор, уверенная в том, что увижу старого Рона Макензи, который преследует меня. Но там была только уборщица в розовой униформе, толкавшая перед собой швабру и пластиковое ведро на колесиках.

— Я не оставлю тебя, мама. Мы уезжаем сейчас же. — Мой голос был таким же слабым, как и мои руки, пока я возилась с завязками ее фартука. Мне понадобилась вся сила воли, чтобы не схватить ее за руку и не выбежать наружу с безумным криком, таща ее за собой.

— Я нарисовала картину, — сообщила моя мать. — Она для Опал.

— Это здорово, мама.

Кто-то напевал эти слова или они звучали только у меня в голове?

— Я надеялась, что вы останетесь на ланч, — сказала миссис Шрусбери. — Мы могли бы посмотреть некоторые документы.

— Я хочу домой, — повторила моя мать.

— Знаю, мама, я тоже. Пойдем, наденем пальто.

Я извинилась перед женщиной-землеройкой и сказала, что нам нужно уйти, но я позвоню ей попозже, когда мы примем решение.

Я повернулась, чтобы помочь матери надеть пальто, и взглянула на картину. И снова мне пришлось удержаться от крика.

Там, на большом листе газетной бумаги, была нарисована огромная звезда шерифа, аккуратно раскрашенная оттенками серого цвета.

— Мама, почему ты хочешь подарить эту картину Опал?

— Что, Кузнечик?

— Картина. Ты сказала, что она для Опал.

— Разве я так сказала? — Она немного подумала, наклонив голову. — Бедная маленькая Опал. Думаешь, она знает?

— Что знает, мама?

— Знает, кто ее отец?

— О чем ты говоришь? Кто он? — Я была уверена, что она назовет имя Ленивого Лося; разумеется, она перепутала Опал с Рейвен, которую часто принимала за Дою. Господи, иногда было трудно поспевать за ходом ее мыслей.

— Это же Ральф Гризуолд, глупенькая! Человек со свиньями и яйцами, который живет внизу. Ты ведь это знала, Кузнечик? — Она вопросительно смотрела на меня, словно собираясь поинтересоваться: «У тебя что-то с памятью?»

— Послушай, Кейт, сегодня я говорил с Джимми и спросил его насчет Майка Шейна. Можешь представить, чем этот ублюдок занимается в Барлингтоне?

Мы с Ником сидели за столом на кухне и ели сэнд-вичи с тунцом. Мать работала над картиной. Я позвонила Нику и пригласила его на ланч, как только мы вернулись из центра опеки для престарелых «Холлоуз». Мне не терпелось передать ему слова матери о том, что его отец также был отцом Опал, но я решила пока что придержать язык. Возможно, это была игра ее воображения.

Но что, если нет? Что, если Опал на самом деле была сводной сестрой Дел? Я понимала, что если хочу узнать правду, мне придется обратиться к человеку, который меньше всего склонен чем-то делиться со мной: к Рейвен.