– Он сам нас нашел, – ответил Иса. – Язык у него действительно длинный, но Свистка он знает, я проверил.

– Мало ли кто знает Свистка, – проворчал бородатый. Глеб посмотрел на Ахмета и увидел, что тот внимательно наблюдает за ним из-под полуопущенных век. – Свистка может знать кто угодно, – продолжал представитель министерства шариатской безопасности. – Например, оперативник ФСБ, которому дали задание внедриться в наше подразделение. Свисток любил выпить, а выпив, начинал болтать лишнее.

"Золотые твои слова”, – подумал Глеб.

– Как ты сюда попал? – спросил Ахмет.

– Ночью ушел из расположения части, – ответил Глеб.

– Дезертир? – удивился Ахмет. – Странно… Допустим, ты заработаешь здесь денег, и что потом? Ты же будешь значиться в федеральном розыске.

– Тысячи людей значатся в федеральном розыске и при этом живут припеваючи, – ответил Глеб. – И потом, я не собираюсь возвращаться. Уйду в Турцию, а там передо мной весь мир. Я давно мечтаю заняться чем-нибудь стоящим, но не было начального капитала. Сами понимаете, потомственный военный, а какой у военного капитал?

– Смотря у какого военного, – заметил представитель министерства шариатской безопасности. – Если воевать с умом, будет и капитал.

– Так я же об этом и говорю, – горячо подхватил Глеб, скорчив самую идиотскую физиономию, на какую был способен. – Профессиональный солдат – это же чистое золото, а мне два месяца зарплату не дают…

– Угу, – сказал бородатый спецслужбист, не сводя с Глеба блестящих черных линз. Он вдруг заметно напрягся, и это очень не понравилось Слепому. – Когда ты ушел из части? – спросил он.

– Три дня назад, – ответил Глеб.

– Номер части?

Глеб назвал номер и место дислокации полка, в котором служили старший прапорщик Славин и полковник Логинов. Ахмет удовлетворенно кивнул, а бородатый криво улыбнулся. Глеб решил, что процедура проверки закончена хотя бы на некоторое время, но тут бородатый вдруг с грохотом выдвинул ящик стола, выхватил оттуда стопку каких-то фотографий и бросил их на стол, крепко припечатав ладонью.

– Три дня назад? – переспросил он, и в его голосе Глебу почудилось шипение змеи. – А это что такое?

Глянцевые фотографии рассыпались по столу веером. Глеб взял верхнюю, повертел ее в руках, пытаясь сообразить, где у нее верх, а где низ, разобрался, всмотрелся и с трудом удержался от крепкого словца. “Добрые дела наказуемы”, – подумал он, кладя фотографию на стол и выпрямляясь.

Бородатый чеченский контрразведчик в упор смотрел на него слепыми черными линзами и радостно улыбался, демонстрируя испорченные зубы.

На столе перед ним лежала художественно выполненная фотография, на которой одетый в штатское Глеб Сиверов нокаутировал чемоданного воришку в проходе вагона-ресторана. В левом нижнем углу фотографии виднелась автоматически проставленная хитрым японским фотоаппаратом дата, безмолвно, но весьма красноречиво уличавшая Глеба во лжи.

Марина Шнайдер сбросила ноги с дощатого топчана, на котором спала, и села, обхватив себя обеими руками. Она ощущала себя окоченевшей и одновременно липкой. Такой же, помнится, стала после двухнедельного хранения в морозильном отделении холодильника купленная ей для кошки мелкая рыба, которая каким-то непостижимым образом ухитрилась протухнуть среди сугробов инея. Некоторое время Марина просто сидела, слегка покачиваясь на месте, вспоминая ту рыбу и мечтая о горячем душе, а потом встала и принялась ходить взад и вперед по тесному подвальному помещению, в котором ее держали.

Окон здесь не было, но это не особенно огорчало Марину, поскольку, помимо окон, здесь не было также и отопления, и сырая кирпичная нора обогревалась только теплом ее дыхания. Кроме того, она чувствовала, что насмотрелась на горы и вооруженных бородатых людей на три жизни вперед. “Выберусь отсюда – неделю просижу в ванне”, – подумала она, но мысль была какой-то сухой, лишенной какого бы то ни было правдоподобия, бесцветной и безжизненной. Правда заключалась в том, что Марина не верила в благополучный исход своего последнего приключения. Конечно, мама с радостью отдаст все, что у них есть, и даже залезет в долги ради того, чтобы ее дочь вернулась домой целой и невредимой, но Марина плохо представляла себе, каким образом выкуп может найти адресата. Вряд ли посольство Соединенных Штатов станет проявлять особенное рвение в этом деле. Скорее всего отправленные мамой деньги просто пропадут по дороге, как пропадает на бескрайних просторах России все без исключения, имеющее хоть какую-то ценность. У Марины была надежда на то, что ее освободят федеральные войска, но слабая, совсем призрачная.

Она вспомнила первые дни плена в подвале какого-то полуразрушенного заводика. Завод был разрушен не артиллерийским огнем и не бомбардировками с воздуха, он просто мало-помалу разваливался, как разваливается любое наспех построенное здание, когда его покидают люди. Теперь в этих руинах располагался лагерь боевиков. Марина не успела толком разглядеть место своего заточения, но у нее сложилось впечатление, что лагерь совсем невелик и боевиков здесь мало. Вряд ли это подразделение принимало активное участие в боях. Это скорее напоминало какой-то учебный лагерь или резервную базу, а может быть, и ремонтные мастерские. По ночам откуда-то доносилось урчание и уханье непонятых механизмов, во дворе рычали двигателями автомобили, а днем жизнь в руинах завода замирала, словно здесь уже несколько лет не ступала нога человека.

Потом Марину снова погрузили в багажник “Жигулей” и отвезли в это место. По дороге она едва не умерла от тесноты и тряски, и все только ради того, чтобы присутствовать при сделке купли-продажи в качестве предмета этой самой сделки. Насколько поняла Марина, ее продали за две тысячи долларов. Из репортажей российского телевидения ей было известно, что в здешних краях человек может быть продан за пару-тройку баранов, так что ей было чем гордиться. Впрочем, она отлично понимала, что две тысячи долларов были уплачены даже не за нее лично, а за ее американский паспорт.

Именно здесь она познакомилась с человеком по имени Беслан. После этого знакомства ей подумалось, что, не расстанься она с мыслью сделать репортаж из Чечни еще раньше, она непременно отказалась бы от этой идеи теперь. Беслан наводил на нее безотчетный ужас, словно, проснувшись в своей постели, она обнаружила на подушке огромного мохнатого паука или таракана размером с большой палец руки.

Беслан был похож на злоупотребляющего табаком и наркотиками школьника старших классов, для смеха нарядившегося в полевую военную форму, налепившего на подбородок фальшивую бороду веником и нацепившего на нос темные очки для придания себе окончательного сходства с каким-нибудь латиноамериканским диктатором. Лицо у него было мучнисто-бледное, изрытое какими-то оспинами, более всего похожими на следы угревой сыпи, плечи узкие, как у отстающего в физическом развитии подростка, а руки маленькие, с кривоватыми тонкими пальцами и обгрызенными, не слишком чистыми ногтями. На широком кожаном поясе он носил тяжелую поцарапанную кобуру с пистолетом, а из-под ворота камуфляжной куртки выглядывал зеленый шелковый шейный платок. Пахло от Беслана всегда одинаково: табаком, дезодорантом и давно не мытым телом. Впрочем, Марина подозревала, что от нее самой пахнет точно так же, за вычетом разве что табака и дезодоранта.