Пил прямо из чайной кружки. Маринка хотела бы спросить про Оксану, но не решалась. Хотела бы уйти в комнату, но тоже не решалась. К тому же брат, временно устав скучать по Оксане, переключился на неё, и сидя с ними же за столом, доколёбывал:

– Тёмушке не-е-ельзя вилочку! Вилочку! Мариночка, вилочку дай Тёмушке! Не-е-ельзя Тёмушке вилочку!..

И это накаляло ещё больше.

В очередной раз намахнув водки, папа умехнулся:

– Ну а чего ты молчишь-то? Вчера за своего Магнитского чуть в петлю не полезла, а сегодня что, передумала геройствовать? А его, между прочим, отпустили! – буравил Маринку тяжёлым хмельным взглядом. – Причем, не я и не Олежка, потому что мы к этому вообще никакого отношения не имели! Представляешь, как ты лоханулась? А знаешь, кто имел? А ребята из уголовки! И Магницкого твоего, чтобы ты понимала, взяли вовсе не за то, что ты себе придумала, а по подозрению в убийстве. Троих! Ножевые в живот, порядка десяти на каждый труп. Нормально?

Маринка оцепенела.

– Угу, – усмехнулся отец, – чего же ты теперь его не защищаешь? Не кричишь, какой он хороший? Что это ты во всём виновата? Или, тебе надраться сначала надо? Ну так давай! – Налил полную кружку водки, резко пихнул к ней. – Пей! Ну давай, давай! Или тебе ещё и цветомузыку подавай?!

Помолчали, и отец, забрав кружку, выпил сам. Поморщился.

– А отпустили, знаешь, почему? Думаешь, потому что невиновен оказался? – пьяно мотнул головой, причмокнул: – Да ни один следак тебе так быстро расклад не даст! – склонился к столу и, понизив голос, ткнул пальцем в потолок: – А потому что крыша заступилась. Большая, высокая крыша. Отсюда не видать. Вот тебе и Данила мастер, дочь! Вот тебе и дружбан хахаля твоего ссыкливого, который вместо того, чтобы с отцом девчонки прийти познакомиться, предпочёл подарок обратно забрать. Вот и думай!

И ушёл в зал.

В следующие дни всё повторилось. Оксаны не было, папа работал, Маринка готовила, убирала, присматривала за братом. А ей край, как нужно было ездить на репетиции! Ведь, как бы ни жаль было слетевшего Китая, но и без него дел было много: уже шились костюмы к отчётнику, уже начались прогоны на сцене центрального концертного зала, и Ефимыч под давлением Петровны лютовал, отсеивая неблагонадёжных, буквально на коленке подправляя программу и ставя замены отсутствующим. И Маринка теперь просто рисковала вылететь отовсюду сразу!

Но больше всего убивало не это, а папа. Он так сильно сдал за эти дни! Посерел как-то, осунулся. Хмуро залегли складки между бровей, отросла щетина. А ещё – он бухал. Каждый вечер после работы. Да и с работы, приходил уже начатый. А в единственный выходной весь день просидел у окна, куря одну задругой и глядя в пространство перед собой.

У Маринки при взгляде на него сердце рвалось. Оксанка – его солнце и живая вода исчезла, а без неё он, принципиальный и непреклонный опер Иванов, словно стал маленьким брошенным мальчиком.

Таким упрямым и вредным, что аж хотелось дать подзатыльник!

За ужином Маринка не выдержала, выхватила из-под его руки бутылку:

– Хватит, пап! Ну посмотри на себя! Что ты кому доказываешь?! Позвони ей, сейчас же и извинись!

– Тебя забыл спросить!

– Да причём тут я? Она! Ты о ней подумал?! Ей сейчас каково? Это тебе хорошо – напился и забылся, а ей что делать?! Думаешь, ей не больно, не обидно, что ты вот так легко от неё отказываешься? Из-за какой-то херни, пап! Ну правда, ну по-большому-то счёту это всё херня!

– Это ещё вопрос, кто перед кем извиняться должен. Я ей не херню, а детей своих доверил, а она мне просто врала. Творила, что считает нужным... за спиной.

– А с тобой по-другому нельзя, пап! К тебе же на хромой козе не подъедешь! Подумаешь, пару раз к подружке отпустила с ночёвкой, ну и что с того?

– Этого достаточно, чтобы потерять моё доверие!

– Да, блин, пап, а о её доверии не хочешь подумать? Ну чего ты как маленький-то? Значит, как детей своих на неё навесить – так это нормально, а как поддержать, когда трудности с этими детьми – так ты не при делах, да? А она и сама ничего не знала, неужели не понятно! Отпустила и отпустила, Катьку-то она сто раз видела, так почему бы и нет? А все остальные косяки – мои, со мной и разбирайся!

– И с тобой тоже разберусь, не переживай! – он резко встал и пошёл из кухни.

– Если ты с ней не помиришься, я из дома уйду, понял?! – вскочила Маринка.

Отец обернулся.

– Да ты что?! И куда же, можно узнать? К этому своему недоуголовнику?

– Да а хоть бы и к нему, не твоё дело! Мне уже восемнадцать, если ты забыл!

Отец в два больших шага оказался у входной двери, яростно крутнув замок, распахнул её настежь:

– Вали! Ну?! Смелее! Тебе же уже восемнадцать!

Маринка оторопела на мгновенье, но тут же задохнулась от обиды и гордости и рванула в подъезд.

Глава 30

О том, что Шпика и его гопников порешили почти месяц назад, Данила узнал только в СИЗО, когда ему выкатили обвинение.

Следак был неразговорчивым мужиком в возрасте, на вопросы не отвечал, только задавал сам, конкретно, по существу: мотивы драки у «Якоря»; происхождение ножевых на теле Данилы; причины и подробности давних, ещё до армии тёрок со Шпиком – с мордобоями и приводами в ментовку, и всё в таком роде. А тут ещё и отсутствие алиби в ночь совершения преступления, а если копать начнут, то и наоборот – показания соседки, как вернулся тогда домой весь в крови.

Версия у следака складывалась ладная и тянула на пятнаху строгого режима, и, честно сказать, Данила не на шутку испугался.

Когда же к исходу третьих суток его просто отпустили на все четыре, без объяснения причин и даже каких бы то ни было подписей на бумажках – конкретно охренел.

Но на выходе из ментовки его поджидали. Упираться было глупо, к тому же теперь-то сразу стало понятно, откуда ветер дует, поэтому без лишних слов сел в душный салон тонированного фольца.

– Рамза передаёт извинения за беспокойство, – не оборачиваясь, сообщил с переднего пассажирского незнакомый тип. – Тебя не должны были трогать, это