14.10.89

Прием в пос. ГДР, Москва, по случаю Дней культуры ГДР. Дюкк представляется, говорит, что рад со мной познакомиться. Он живет в одном доме с Бригиттой Циммерман. Сейчас, мол, в ГДР настали важные дни, есть решение Политбюро, начался диалог, они-то уже давно его начали, а кроме них, лишь немногие газеты («Дер морген», «Вохенпост»), у других — смесь запрета и трусости, ссылается на статью Канта, которую они опубликовали; да, сейчас самое время кое-что основательно изменить…

Приглашение на коктейль

Гофман: тоже очень рад видеть меня, в ГДР сейчас сложные времена. Я: Мы справимся? Он: Справимся, если не прольется кровь. (В разговоре с Женей он пренебрежительно отзывается о Х. [Эрихе Хонеккере], мол, совершенно закоснел, цитирует А.З. [Анну Зегерс]: Когда осел стареет, он все равно остается старым ослом; говорит о предстоящих переменах, пророчествует: Что бы вы ни услышали обо мне в ближайшее время, всегда думайте, что я остался таким же, как раньше.) Уверяет, что Х. [Хонеккер] ввиду ожидаемой речи Горб. [Горбачева] уже держал такую речь… г. [Ганс-Йоахим Гофман]: у них состоялся очень интересный 2-часовой разговор с Роем Медведевым, ужасно жаль, что подобного разговора не было 7 лет назад, «тогда бы мы не вели себя перед вами настолько по-идиотски!» (Жене). К.Х. [Курт Хагер] демонстративно идет ко мне через весь зал, здоровается: Мне теперь говорить тебе «вы»? Я: Пока нет. Он: Надеюсь, вообще никогда. (Я стою с тарелкой салата и стаканом сока в руке, который один из двух помощников Х. [Хагера] забирает у меня и держит, пока я не беру его назад…) В ГДР сейчас очень напряженная сит., но он надеется, что напряженность потихоньку начинает слабеть, прежде всего благодаря действиям нескольких смельчаков в Лейпциге (об этом мне, не так подробно, уже рассказал Гофман): Мазур (дирижер оркестра Гевандхаус), трое секретарей окружного руководства и один священник взяли это дело в свои руки. Днем по городскому радио распространили информацию, что ОР [окружное руководство] готово к переговорам, что демонстрация пройдет без насилия, и все это на улицах встретили аплодисментами, затем четверка отправилась к традиционной заутрене в церковь Св. Николая, там начался диалог, все это подействовало настолько успокаивающе, что демонстрация (без малого стотысячная!) прошла мирно, хотя кое-кто и рассчитывал на перестрелку. То есть положение сейчас, вероятно, мало-помалу разряжается. Но сделать нужно многое. Политбюро заседало целых 2 дня, очень критично обсудили все сферы: экономику, информационную политику, возможности выезда за рубеж, культуру… На пленуме ЦК теперь будут открыто говорить обо всех этих аспектах и необходимых переменах, он считает этот момент поворотным для ГДР и, как и я, полагает, что надо использовать потенциал, который имеется сейчас для сотрудничества, у него на столе огромная стопка писем, все союзы деятелей искусств и театра и т. д. высказались очень четко, а из всех писем найдется, пожалуй, разве что два, где сквозит антигэдээровская позиция, да и у их авторов, пожалуй, точка зрения изменится, если с ними поговорить. В последние недели он участвовал во многих дискуссиях, в том числе на предприятиях, и рабочие тоже говорили, что хотят сохранить ГДР, но критиковали недостатки снабжения, нерегулярность в подвозе сырья и т. д., а это ведь совершенно нормально… (!!) В последние годы мы ведь тоже мало говорили друг с другом, он не знает, как это вышло (!!), но теперь намерен устраивать у себя по средам что-то вроде встреч, где можно будет обмениваться информацией (!), маленький круг, человек 12, он уже спросил Мазура, тот готов участвовать, и вот теперь спрашивает меня, готова ли я.

Я упоминаю жестокую полицейскую акцию в Берлине, которая затронула и мою дочь, он говорит, что слышал об этом, я говорю: «Этого нельзя так оставлять. Виновных надо привлечь к ответственности, такого у нас быть не должно». Он более-менее соглашается, но говорит, что те, кто настроены на насилие, должны всегда понимать, что получат в морду, я говорю, что нельзя эту маленькую горстку валить в одну кучу со всеми и наседать на всех, он соглашается.

До того я еще сказала, почему все всё понимают с таким опозданием, по меньшей мере на полгода раньше до такого бы никак не дошло. Он: «Согласен, мы упустили время, но, если хочешь что-то изменить, надо сперва всех в этом убедить и хорошо обдумать последствия»; я говорю, что перемены могут прийти и слишком поздно, а он, что для них и без того явилось полной неожиданностью, что Венгрия вдруг откроет границы и множество граждан ГДР покинет страну…

Позднее подходит посол, Кёниг, только-только из Берлина, очень взволнован, да, необходимы глубочайшие перемены, ни в коем случае не косметические, он считает, перестройка в СССР уже необратима, невзирая на огромные проблемы.

Еще позднее то же самое говорит один из советников посольства, который опять-таки хочет непременно поздороваться со мной, когда я стою в обществе венгерского культуратташе, знакомого мне по Берлину [ххх], он рассказывает мне о течениях в венгерской партии. Нет, он не думает, что Венгрия откажется от социализма. Было уже невмоготу терпеть в партии столько течений, от ультралевых до правых, старый партсекретарь (Грос) сказал, что и он бы проголосовал за новую программу, только не за новое название. Он сам считает, что совсем неплохо, если в партии останется только половина членов, но вообще-то, судя по результатам голосования среди делегатов, наверняка будет больше. Он очень удивлен событиями в ГДР, 5 лет назад, когда уезжал оттуда, он бы никогда не посчитал такое возможным, сейчас нет ни одной социалистической страны без серьезнейших проблем… Я говорю: Нет, есть, Румыния. Он: Тут вы правы. У них вообще нет проблем. Я: Но вы, венгры, виноваты в наших проблемах, открывая границу. Он: Да, и за тридцать сребреников… Второй секретарь посольства: Недавно в беседе с Марше Горбачев сказал, что они переоценили политическую зрелость в Советском Союзе, неверно оценили проблемы национальностей, опоздали с анализом и принятием необходимых мер…

Когда я уходила, Гофман сидел на скамейке с двумя людьми, они встали, чтобы попрощаться со мной, как раз только что решили создать Общество связей с советскими немцами. Я: Более настоятельных проблем у вас нет? У нас надо бы создавать совсем другие общества! г.: Да, но и это важно. Пиши! Я: Что мне писать, памфлеты или книги? г.: То и другое. Я: Только ведь этими памфлетами не похвастаешься! За зеркало не засунешь! г.: У нас зеркала нет. У нас только телевизор. Я: Придется на время его выключить! г.: Это каждый должен сделать сам… Очень хорошо, что ты была здесь.

Перед отлетом, в аэропорту Шереметьево, с тобой заговорила молодая женщина, на чистейшем саксонском. Они, хористы «Мадригала» из Халле, несколько недель ездили по Средней Азии, отрезанные от новостей из ГДР, может, тебе что-то известно о последних понедельничных демонстрациях в Лейпциге, ходят слухи о жертвах среди демонстрантов после стычек с силами безопасности, они тревожатся о своих родных и друзьях, не могла бы ты что-нибудь сказать. О да, ты могла. В минувший понедельник, 9 октября 1989 года, ты в полдень прилетела в Москву, ночью звонила домой, в тревоге о судьбе демонстрантов в Лейпциге, и услышала то, что можешь сейчас сказать: на улицу вышли сто тысяч человек, и ничего не случилось. И ты снова ощутила такое же счастье, какое сейчас испытывала эта молодая женщина, она обняла тебя и передала добрую весть другим хористам.