Об этой короткой поездке, состоявшейся в первую очередь для того, чтобы прояснить, как в дальнейшем будет обстоять с переводами книг Кристы Вольф, записи, к сожалению, отсутствуют. Пометки в календаре Кристы свидетельствуют, что в аэропорту нас встретила Лидия Герасимова, что поселились мы в гостинице «Советская» и хотели повидать прежде всего друзей и переводчиков. В Институте иностранных языков им. Мориса Тореза Криста читала свое эссе «Уроки чтения и письма», вышедшее по-русски еще 1979-м в томе «Избранное» наряду с «Расколотым небом», «Размышлениями о Кристе Т.» и такими рассказами, как «Июньский вечер», «Унтер-ден-Линден» и др. В издательстве «Радуга» мы имели продолжительную беседу с проф. Александром Гугниным (р. 1941). Речь шла о публикации перевода «Образов детства», которую он был вынужден отклонить, поскольку Красная армия — «единственно прочное, что у нас есть», — показана там неподобающим образом.

Вечером 2 декабря мы встретились с Ириной Лазаревой на квартире Евгении (Жени) Кацевой (1920–2005), которая уже много лет занималась Францем Кафкой, Максом Фришем и другими немецкоязычными авторами XX века, переводила их и боролась за них. В этом смысле она стала для нас важнейшим партнером, и мы дружили с ней вплоть до ее смерти. Женя и после воссоединения часто выступала с Кристой на чтениях и беседах, однажды на диспуте с Эгоном Баром в Вилли-Брандт-хаусе в Берлине.

4 декабря Криста Вольф, при посредничестве посольства ГДР, выступила перед приблизительно 30 гостями немецкого отдела СЭВ (Совета экономической взаимопомощи); после обеда мы побывали в редакции «Иностранной литературы», вместе с переводчиками Альбертом Карельским (1936–1993) и Михаилом Рудницким (р. 1945) и опять же Тамарой Мотылевой, явно главным критиком по части немецкой литературы.

По весьма удачному стечению обстоятельств на сей раз мы встретились в Москве с Ральфом Шрёдером (1927–2001), славистом, которому обязаны не только знакомством с «Мастером и Маргаритой» Михаила Булгакова (рус. 1966/67, нем. пер. 1968), романом, какой Криста Вольф ценила больше всех русских книг. Шрёдер привез замечательному переводчику на немецкий, Томасу Решке, нецензурированное, еще не опубликованное в Москве издание этой книги. Шрёдер дружил с Юрием Трифоновым и Владимиром Тендряковым (1923–1984), на дачу к которому мы ездили в тот день, чтобы с ним познакомиться. Тендряков, как он нам сказал, писал проект программы реформ для Юрия Андропова, тогдашнего шефа секретной службы, а позднее генерального секретаря КПСС. Ральф Шрёдер, который, проведя как «троцкист» много лет в заключении, сотрудничал с госбезопасностью ГДР, писал о «Жизни Клима Самгина» Горького и переправлял в Берлин новые тексты, например Трифонова, зачастую еще до их публикации в Москве, чтобы выступить в их поддержку. В итоге это ему удавалось, как в случае Тендрякова и «Белого парохода» Чингиза Айтматова, не только с переводами, но и с ловко сформулированными послесловиями; они позволили опубликовать в ГДР книги, о которых в Советском Союзе велись критические дискуссии.

Ральф Шрёдер с Юрием Трифоновым в издательстве «Фольк унд вельт». Середина 70-х гг.

Возерин, 2 июля 87 г.

Из Москвы вернулась с бронхитом, отсюда лишь вялый разбор почтовых завалов, лишь нерешительное и вялое начало работы. Приходилось принимать бурлецитиновую микстуру.

Последствие Москвы: нерешительная надежда. Надо бы воспроизвести итог поездки в голосах и в лицах. Высказывания: Если все-таки снова откат назад, будет хуже прежнего. Необратимо ли это — я не знаю. Но это последний шанс. — Для писателей и публицистов теперь хорошее время — другие пока от перестройки мало что замечают. — Сверху и снизу хотят перестройки — но в промежутке толстый ватный слой. Поборись-ка с ватой! — Вдруг оказывается, все было плохо, но ведь это была наша жизнь. Что же, все выбросить?! (Лидия). — То, чего хочет Горбачев, конечно, разумно. Но сумеет ли он пробиться. — Мы, тридцатилетние, отпадаем. Нас слишком часто обманывали (Таня Ст.). — Городское партийное руководство в Москве с Ельциным сидит как в крепости, осажденное областным руководством (Рудницкий). — Все на нас валится разом — будто открыли форточку и теперь сыплют на нас все до сих пор скрытые истины. — Раз ничего уже не запрещено, все вылезает на поверхность: собрание, и народ думает: как все теперь замечательно. На следующем содрогается: в какой я, собственно, стране? (Намек на «Память» [радикально-националистическая группировка с 1987 г.] и ее антисемитизм: во всем виноваты сионисты и масоны!) — На пленуме Московского союза Бондарев говорит: На нас идут культурварвары, хотят разрушить нашу древнюю русскую культуру. Мы в ситуации 43-го года: если вскоре не случится Сталинград, мы погибли. — Еще кто-то обвинил новых главных редакторов, которые печатают теперь давно запрещенные рукописи, в «некрофилии». Против этого протест на собрании Союза. Телеграмма Лихачева: 1. Некрофилия — бессмыслица. 2. Наша главная задача — покаяться.

В Союзе поляризация, силы посредственности, опасающиеся за свои доходы, бросаются на сторону реакции. Карпов, ставший председателем, по-настоящему не писатель, но, пожалуй, «честный человек». Союз в целом весьма консервативен. «Зато у нас есть хорошие главные редакторы». Один из них: Бакланов. Обед с ним в клубе. Оставляет впечатление человека усталого и заработавшегося, ироничного, решительного без иллюзий и восторгов: в этом отличие здешней перестройки от тогдашней пражской. А еще в том, что она идет сверху: можно ли декретом назначить демократическую позицию? Тревожит мысль, что все это может оказаться слишком поздно. Что 70-летнее угнетение живых сил убило слишком многое, чего уже не оживишь. Неопределенная позиция молодежи. Лямку тянут 55–65-летние. Пока, разумеется, совершенно без ответа вопрос о смысле жизни: поиски до сих пор идут в религиозном русле — например, в грузинском фильме «Покаяние».

Говорят даже об Афганистане — в фильме «Легко ли быть молодым?», сделанном в Риге. Потрясающие картины отсутствия перспектив у молодежи — которое, конечно, одним только изменением экономических структур не устранишь. В целом: банкротство прежней формы социализма. «Болото», «маразм», так говорят. Нынешние 50–60-летние знают, что уже не увидят плодов «нового». Женя: «Если все останется, как сейчас, я уже довольна».

Возникают огромные дискуссии вокруг проекта памятника Великой Отечественной войне на окраине Москвы.

В Риге: цветы жертвам сталинизма у статуи Свободы в центре города.

Маленькая квартирка Нины Федоровой, переводчицы моих «Образов детства», на окраине Москвы. Год назад у нее умер муж. Ее лицо, потухшее изнутри. Сын, который после двух курсов медицинского института должен идти в армию. Страх матерей, что сыновья попадут в Афганистан. На защите младшего сына Карельского мать, потерявшая в Афганистане сына, произнесла патриотическую речь…