народа, чья лучшая половина — женщины, сближаясь с представителями высших слоев общества, приносит в приданое и красоту, и нравственную чистоту, и свежие соки... Горе тем, кто их обманывает! Даже если укоры совести не будут терзать сердца соблазнителей, они все равно пожалеют при мысли, что лишились самого ценного на свете — любви, более ценной, чем все сокровища неба и земли.

Глава III

ОБ АССОЦИАЦИИ

Я длительное время изучал старинные французские трудовые ассоциации. Наиболее интересными из них являются, по моему, артели рыбаков Гарфлера и Барфлера.[259] Каждая из этих артелей владеет огромной сетью длиной около 120 брассов (600 футов), которая условно делится на части, переходящие по наследству как сыновьям, так и дочерям. Хотя женщины не участвуют в лове, они вяжут сети, внося тем самым свою лепту в общин труд.

Таким образом, красивые и умные нормандские девушки вяжут свое приданое — свои доли сети, которыми распоряжаются сами с благоразумием супруги Вильгельма Завоевателя.[260] Вдвойне заинтересованные в успехе дела (ведь они и владелицы сети, и сами ее изготовили), они вникают во все, участвуют в выборе места лова, в вербовке команды, принимают близко к сердцу все невзгоды рыбаков. Часто девушка рискует больше, чем сетью, — жизнью одного из тех, кто эту сеть забрасывает, ибо подчас в команде — ее суженый и после его возвращения с лова должна состояться свадьба.

Нормандия, настоящая страна мудрости, во многом послужила примером и для Франции, и для Англии. Мне кажется, что форма объединения, привившаяся там, заслуживает внимания более, чем какая-нибудь другая, — у нее есть будущее.

Совсем иначе устроены объединения сыроваров Юры,[261] где общими являются только вклады и прибыли. Каждый приносит свое молоко и получает, пропорционально его количеству, свою долю доходов от продажи изготовляемого сыра. Это сотрудничество не требует никакого сближения между людьми. Такой вид взаимопомощи, где эгоизму полный простор, где общность интересов отлично уживается с Индивидуалистическими устремлениями, даже не заслуживает, по моему, названия ассоциации.

Ассоциации нормандских рыбаков — вот настоящие товарищества: нравственные и социальные моменты играют здесь такую же роль, как и экономические. Как обстоит дело там? Честная, работящая девушка вкладывает свои скромные сбережения (чтобы скопить их, она работала по ночам) в предприятие молодых рыбаков, она вверяет им сперва деньги, а затем и сердце: она имеет право выбрать и полюбить самого сноровистого и удачливого из них. Вот ассоциация, достойная этого имени, она не только не противодействует естественному объединению людей в семьи, но и содействует этому, а тем самым — и объединению их в. великий союз, носящий название родины.

Но мое сердце болезненно сжимается, рука, держащая перо, замирает... Я вынужден признаться, что и родине, и семье мало проку от моих высказываний. Описанные мною рыбацкие артели скоро будут достоянием истории; в ряде прибрежных городов их уже заменили банки и ростовщики, (вытесняющие всюду все.

Великое племя нормандских моряков, впервые открывших Америку, основавших фактории в Африке, завоевавших обе Сицилии, Англию![262] Неужели вас можно увидеть только на гобелене в Байе?[263] У кого не защемит на сердце при сравнении захиревших берегов Нормандии, где одни лишь утесы да дюны, с процветающим северным побережьем Ла манша; при сравнении бездеятельности Шербура[264] с лихорадочным, бурным оживлением Портсмута?[265] Неважно, что в Гавре[266] полно американских судов — это торговля транзитная, лишь использующая французскую территорию; Франция не участвует в этой торговле, которая иногда даже противоречит ее интересам.

Тягостное проклятие! Суровая кара за нашу неспособность к объединению! Наши экономисты заявляют, что Франции свободные ассоциация ни к чему, наши академии вычеркивают самое слово «ассоциация» из тем, предлагаемых на конкурсы. Это слово стало равнозначно преступлению, предусмотрено нашим уголовным кодексом. Лишь одно объединение дозволено — все более тесная связь между Сен-Клу[267] и Виндзором...[268]

Правда, есть объединения торговцев, но они имеют целью поглотить мелкую торговлю, разорить мелких коммерсантов. Пользы от этого мало, вреда — много. Крупные торговые дома и коммерческие общества, основанные с этой целью, мало чего добились. Они не процветают; появление каждого нового общества ведет к убыткам и застою в делах остальных. Некоторые из таких «товариществ на вере» уже распались, а сохранившиеся не проявляют тенденций к развитию.

В сельских местностях я могу указать на земледельческие общины в Морване,[269] Берри, Пикардии,[270] известные с незапамятных времен. Они тоже мало помалу распадаются, этот распад оформляется официально. Общины эти просуществовали много веков, некоторые из них процветали. Они походили на монастыри, с той разницей, что монахи здесь были женатые. Каждая такая община объединяла десятка два семей, которые находились в родственных отношениях, жили под одним кровом, избирали себе старейшину, руководившего всей жизнью общины. Несомненно, такое объединение было экономически выгодно для его членов.[271]

Если перейти от этих крестьян к людям наиболее образованным, например к литераторам, то духом объединения здесь и не пахнет. Несмотря на то что их естественно должны были бы сближать и культура, и взаимное уважение, и общность интересов, эти люди тем не менее живут разобщенно. Даже родство душ, создаваемое гениальностью, мало сближает таланты. Я мог бы назвать четырех или пятерых подлинных аристократов духа, стоящих головой выше всех своих сограждан. Если бы эти люди, чьи имена никогда не будут забыты, жили на протяжении нескольких столетий, то горько сожалели бы, что не знали друг друга. Они живут в одно время, в одном городе, их квартиры рядом, но они почти не встречаются между собою.

При одной моей поездке в Лион я посетил нескольких ткачей и по своему обыкновению выяснял, в чем их беды, как им помочь. В особенности я расспрашивал, не могли бы они, несмотря на расхождения во взглядах, объединиться, чтобы достичь определенных материальных, экономических целей. Один из ткачей, человек большого ума и высокой нравственности, хорошо чувствовавший, как близко к сердцу я принимал их положение и какими добрыми намерениями были вызваны мои расспросы, позволил мне зайти в них дальше, чем мне это когда либо удавалось. «Беда, — сказал он сначала, — заключается в том, что правительство целиком на стороне фабрикантов». — «А затем?» — «В их монополии, тирании, придирчивости». «И это все?» — спросил я. Он несколько минут помолчал, а затем со вздохом произнес: «Нет, сударь, еще одна беда: мы неспособны к объединению».

Эти слова больно резнули меня по сердцу, поразили, словно смертный