— Ты никогда не умрешь, — говорит он.

Ты ведешь машину.

— Если ты умрешь, — обещает он, — мы с папой тоже умрем.

Ты держишь руль обеими руками. Ты не плачешь.

— Нет, — возражаешь ты. — Вы с папой не умрете. Смерть — личное дело каждого.

На подъездной дорожке он молча выходит из пикапа. Тебя тревожит, что он внезапно начал бояться громких звуков. Он ударяется в слезы от взвинченных голосов и собачьего лая. Он отрешен, его больше не интересуют домашние животные и новые игрушки. То, чего ты ждала, наконец-то случилось. Одежда, купленная на Рождество, стала ему мала. Хотя он все еще ниже большинства ровесников, ты, измеряя его рост на стойке, против воли начинаешь плакать. Но сыну, похоже, все равно. Он стал горбиться. Хотя он ничего не просит, твой муж хочет чем-то заинтересовать его. Он покупает мяч и кольцо и прибивает кольцо к стене сарая. Педиатр предупредил, что Саймон никогда не будет высоким, даже если продолжит расти с такой же скоростью. Лавров в баскетболе ему не сыскать. И все же твой муж учит его правилам игры. Ты слышишь стук мяча по пыльной земле — они оттачивают технику ведения. Ты наблюдаешь через окно. Сначала сыну неинтересно, он стоит, скрестив руки, пародией на взрослую скуку, пока твой муж забрасывает в корзину мяч за мячом.

Ты не в силах отделаться от чувства, что несчастный случай доказал твою правоту. Неужели больные фобиями прочесывают газеты в поисках преступлений и несчастий, которые укладываются в их картину мира? Ты подозревала, что на улице таится опасность, и теперь ты знаешь, что была права. Стук мяча о стену сарая напоминает тебе обо всем, что так легко потерять. По ночам тебе снится, что ты снова ребенок. Отец на кухне раскатывает тесто для пирогов. Ты узнаешь звук ножа, нарезающего яблоки, и все становится знакомым: гул парковки, цвет неба. Ты спишь, но понимаешь, что во сне отец моложе, чем ты сейчас. Просыпаешься и вспоминаешь, как он пел в машине. Прежде у него был прекрасный голос. Ты только что поняла: когда отец умрет, он перестанет жить. Раньше ты этого не понимала, относилась к смерти как пятилетний ребенок. Воображала, как споришь с отцом после его смерти, пытаясь доказать, что чего-то стоишь. Теперь тебе все равно, что ты чья-то дочь. Что ж, по крайней мере, борьба с отцом позволила тебе понять, кем ты являешься для своего собственного ребенка. Ты тот, кто никогда не умрет; ты — родитель, не вполне человек; ты существуешь, лишь чтобы любить его.

Ты начала думать о младенцах, тебе хочется родить. Ты забыла, каково просыпаться среди ночи, склоняться над колыбелью и проверять, дышит ли малыш. Сотворить жизнь перед лицом смерти — демонстрация силы. Ты занимаешься любовью не предохраняясь через четырнадцать дней после месячных. А после говоришь себе, что во всем виноваты две банки пива. Ты совершила большую глупость. Мысль о том, сколько опасностей грозит детям, парализует тебя. Ты перестаешь ездить на машине. Просишь мужа покупать еду соседке. Отказываешься выходить на улицу. Но теперь ты начинаешь бояться в собственном доме. Ты думаешь о неисправной проводке, самовозгорании, ударах молнии, синдроме внезапной детской смерти. Когда безопасное прежде место начинает казаться таящим угрозу, это значит, что структура фобии разрушается. Это может быть признаком выздоровления. Но почему тогда все кажется сложным? Почему ты так уверена, что погибнешь, если начнешь все сначала? Ты прорвала силовое поле, так почему до сих пор чувствуешь его острые края? Ты думаешь об этом, пока хватает сил, и однажды утром выходишь из дома и катаешься взад и вперед по подъездной дорожке. На третьем круге ты тормозишь и спрашиваешь себя, с какой стати должна начинать все сначала. Ты всею лишь женщина, которая учится искусству подлинной жизни.

Саймону нравится, как поднимается пыль, когда он ведет мяч. Ему нравится металлический звук, с каким мяч касается кольца, рикошетом падая в корзину. Если немного поиграть, руки начинают двигаться свободно, жар поднимается к центру тела. Забрасывать мяч в корзину — все равно что глотать гром. Взрыв в горле. Гром — вот что заставляет Саймона расти; гром грохочет внутри, растекается под кожей.

Нельсон лежит в тени и наблюдает, его глаза мечутся взад и вперед, пока Саймон бегает к корзине. Мальчик старается не смотреть на пса, потому что тот напоминает ему о смерти. Несчастный случай стал для Саймона простой вспышкой света. Свет вспыхивает, когда Саймон ложится спать или заходит в темную комнату. Вспыхивает, когда он слышит громкий звук, например стук автомобильной дверцы. Но когда он играет в баскетбол, все становится голубым. Дело не только в том, что он запрокидывает голову, чтобы попасть в корзину. Даже небо не такое яркое, как этот голубой цвет.

Никто не сможет убедить его, что он ни в чем не виноват. Он до сих пор не вполне верит, что нельзя перемотать пленку назад и проиграть заново, без упоминания великана. Он всегда будет считать, что тот дом принадлежит Саманте, даже когда его продадут. Иногда он воображает, что Саманта уехала в Нью-Йорк с родителями, иногда — что она играет во дворе. Она кажется ему абсолютно реальной, даже больше, чем прошлой зимой, когда она прислала открытку из Нью-Йорка.

Саймон старается думать только о баскетболе. Обычно он легко раздражается. Если пуговица не расстегивается, он может ее оторвать. Если не получается зашнуровать ботинок — кинуть его через всю комнату. Но когда отец учит его держать мяч и целиться, Саймон внимательно слушает, чем удивляет обоих. Он знает, что, если как следует постарается, все получится. Баскетбол помогает ему забыть, что он кричит ночью и иногда мочится в постель. Он не понимает, почему люди должны умирать. Что случается с людьми, когда их тела выходят из строя?

Иногда ему кажется, что Саманта внутри его; вот почему ее тень поселилась в их дворе и не вернулась в Нью-Йорк.

Он знает, что отец пытается сделать его счастливым. В своем нью-гэмпширском детстве Андре играл в хоккей; он вообще не очень любит баскетбол. А теперь с Саймоном можно говорить только о Ларри Берде и «Селтиксе»[15]. Знакомый механик из Бостона продал Андре два абонемента в «Бостон Гарден» на наступающий сезон. Они поедут в Бостон вдвоем, отец и сын, поселятся в гостинице рядом с Чарльз-ривер и будут лопать гамбургеры и пиццу.

Но когда по почте приходят абонементы на «Селтикс», Саймон запирается в ванной и отказывается выходить.

— Все, — говорит Андре жене. — С меня хватит. Ему не угодить.

Саймон не знает, как объяснить отцу, что он не заслуживает «Селтикса». Это он рассказал о великане, а значит, это его должны были сбить. Он не знает, как долго будет тосковать по Саманте. Не знает, как долго будет видеть вспышки света.

Родители спорят в коридоре. Андре собирается снять дверь с петель, рискуя опоздать на работу. Саймон слышит голос матери, она упрашивает его открыть. Мать начинает считать до трех. Саймон открывает дверь и проходит мимо родителей в свою комнату. Вонни следует за ним и встает в дверном проеме.