— В подъезде? — тупо спросил Огурцов.

— Почему в подъезде — на работе.

— На чьей работе?

— Так на ее… в общем, поехали в прокуратуру, мы сейчас мигалку включим.

До прокуратуры они под кваканье сирены и огоньки мигалок добирались не более десяти минут, и Огурцов, как был в сапогах и прочей рыбацкой одежонке, так и прошел в кабинет старшего следователя Неделиной.

— Дима, — с досадой бросила она, — где тебя черти носят?

— Что, опять шея? — И, увидев ее кивок, спросил: — А Посохин что?

И она рассказала ему и про шею, и про то, что Посохин был недалеко, но никаких улик против него нет. Даже следы его естественных отходов есть там, где он показал. Ну и ножа тоже нет. Вот нет, и все. Опера в полном составе уже весь день роют землю, но…

Но открылась дверь, и вошел мрачный Капустин.

— Все глухо. Нет ни ножа, нет никаких зацепок. — И, попив водички, сказал: — Это Посохин, голову на отсечение даю — он! Надо его брать и… И работать по полной.

— По полной, говоришь? А вот сегодня ночью… — И Огурцов рассказал о том, как ночью Посохин убегал от Черного.

Следователь и опер переглянулись:

— Не врешь?

— Век воли не видать! — цыкнул по-блатному Огурцов.

— Ладно, — подумав пяток минут, сказала следователь. — Брать, то есть задерживать, нам его не за что. Нет никаких зацепок. Он или очень опытный, или…

— …Или ему везет! — продолжил Капустин.

— Или везет, — согласилась Неделина. — И вот что! За Посохиным — плотное наблюдение, по полной форме. Но и про других тоже не забывайте. Все. Дима, завтра с утра посмотрим труп, опишем все, ладно?

— Хорошо, — ответил Огурцов. — В девять утра.

— Значит, ты, Дима, домой, ты, Капустин, работай, а я пошла к прокурору.

Огурцов пошел в машину, сел в нее и задумался. Почему-то после ночного рандеву Огурцов ничуточки не сомневался в том, что убийца — Посохин. По крайней мере, сегодня убил он. Вот появилась такая уверенность, и все. А что делать? Впрочем, посидев еще пяток минут, он решил, что Неделина с прокурором что-нибудь да придумают, и поехал домой. Там, во дворе, он поставил машину, потрепался с соседом и, едва отвертевшись от выпивки с ним, пошел домой. У входа в подъезд он глянул на окна и увидел, что в квартире Посохина горит свет, хотя на улице было еще светло. Решение зайти и поговорить пришло внезапно, и поэтому, решительно подойдя к двери, он позвонил. Посохин без особых расспросов открыл дверь.

— О, Дима, проходи, — сказал он без особого удивления и, глянув в бидончик, присвистнул: — Ого, это ты все на удочку поймал?

— Ну конечно, — ответил Огурцов и пригляделся к Посохину. Тот был такой же, как всегда: неторопливый и совершенно спокойный. — Слушай, Иван, а за что ты сегодня убил Анну Ивановну? — неожиданно для себя спросил он Посохина. Тот на мгновение замер и медленно повернул голову, глянув прямо в глаза Огурцова. И тот содрогнулся, увидев в глазах Посохина то, что не видел никогда. Он увидел мертвые глаза. Причем они были не такие, как у просто умерших людей. В них была какая-то внутренняя сила. И эта сила была направлена на Огурцова.

Посохин вдруг медленно улыбнулся, причем эта улыбка на фоне таких мертвых глаз была еще страшнее. Его губы растянулись, став тонкими-тонкими, и он сказал каким-то не своим, лязгающим голосом:

— Я так и знал, что ты догадаешься. А раз догадался, то умрешь! — и неожиданно быстро бросившись на Огурцова, сжал пальцами его шею. Огурцов захрипел, тщетно пытаясь разжать руки Посохина.

«Сейчас сломает подъязычную кость, и все, хана…» — мелькнула чисто профессиональная мысль, и вдруг он остервенело крутанул на излом палец душителя. Раздался хруст, и Посохин заорал, выпуская шею Огурцова.

— Я… тебя… сейчас-с-с… — буквально прошипел он, — у-у-бь-ю!!! Я зарезал эту сторожиху, — сказал Посохин, дуя на палец и одновременно глядя бешеными глазами на противника, — и это было сл-а-дко! Если бы ты знал, Димочка, как сладко резать шею и видеть, как жизнь перетекает в меня. А сейчас… — и он выхватил из-за спины нож. Огурцов с трудом успел поставить блок и тут же упал лицом вперед от сильного толчка резко открывшейся двери.

— Стоять!!! Лежать!!! Руки вверх!!! Тварь!!! Гнида!!! — раздались громкие мужские выкрики, пересыпаемые грубым матом, и одновременно топот множества ног, чей-то вскрик боли, рычание… И тишина!

— Ты как, Димон? — раздался знакомый голос. Он поднял голову и увидел Капустина. — Ты цел, все в порядке? — снова спросил тот.

— Ты?.. Откуда… тут? — хрипло, с трудом проговорил Огурцов.

— Так мы же плотно его обложили. Прослушка, еще кое-что. Только вот никак не подумали, что ты пойдешь к нему да еще возьмешь его на пушку. Мы сразу сюда и ломанулись, как только ты позвонил в его дверь. — И, отстранившись, снова посмотрел в лицо доктора. — Ты и в самом деле цел? Все в порядке?

* * *

Все было в порядке. Убийство вахтерши было раскрыто. Огурцов не пострадал, ну почти не пострадал, потому что неделю разговаривал весьма и весьма хриплым голосом — даже к ЛОРу ходил. Потом все прошло. Прежние убийства — как в соседнем доме, так и в том далеком городе — так и остались до поры не раскрытыми.

Посохина направили на судебно-психиатрическую стационарную экспертизу, и комиссия признала его невменяемым. На этой экспертизе в спецотделении он находился почти два месяца. Уже в ноябре Огурцову позвонила следователь Неделина, пригласила к себе и, посадив за свой стол, ознакомила с заключением экспертов-психиатров по Посохину. Вот, в частности, что прочитал там Огурцов:

«…Я никогда не страдал какими-то психическими расстройствами, всегда правильно воспринимал окружающий мир, и мои эмоции и помыслы никогда не несли угрозы никому живому. Я и драться-то не любил. Все изменилось после того, как убили ту, первую, женщину. Я так же, как и все, ужасался, думая о том убийстве, но потом нас целый год донимали соседи, шептали за спиной… они как бы внушали, говорили, что это я убил. Так длилось год. И вот однажды я подумал, а смог бы я на самом деле вот так убить человека — горло перерезать, и попытался представить себе, как бы я это делал. И, к моему удивлению, когда я это представил, мне стало как-то легче, у меня исчезло внутреннее напряжение. А ведь доходило до того, что я боялся выходить на улицу. Вот так я нашел защиту от выкриков и шепотков: я представлял, как подхожу сзади к этому крикуну и режу горло… и отталкиваю его. И меня посещала какая-то благость от понимания, что Я так могу сделать, что Я не такой, как все, что Я — Избранный! Когда мы переехали и в первый же день в нашем городке произошло убийство, меня это сильно возбудило, и я о том убийце подумал с уважением. И решил, что мне надо сделать так же… Если снова начнут про нас шептать. В ту ночь я не спал, что-то неприятное снилось. Когда приехал на работу, то меня почему-то ругала вахтерша. Но не это меня задело. На столе у нее я увидел такой красивый нож, что меня всего затрясло от желания взять его в руку, провести по шее этой тетке. Еще я подумал: этот нож наконец-то осуществит мою мечту. Когда я вернулся в проходную, сделал это… вы не представляете, что Я испытал! И когда шел в цех, то подумал, что нож может стать моим врагом, и выбросил его в болотце… Я покажу, откуда его бросал, как стоял, но при условии, что следователи мне его покажут хоть издали, я на него хочу посмотреть… Я так жалею этот нож, так ругаю себя за то, что его выбросил в болото… этот нож был МОИМ…»