Через неделю она пыталась покончить с собой – к счастью неудачно. Дед – ветеран Великой Отечественной войны, советский офицер, по семейным легендам бравший Рейхстаг и лично видевший маршала Жукова, привез с фронта трофейную опасную бритву знаменитой фирмы Solingen. Анна резанула ею по обеим своим рукам. Отличного качества сталь без труда рассекла нежную девичью плоть. И только нерешительность Анны спасла ее от серьезных увечий. Брызнувшая горячая кровь отрезвила неудавшуюся самоубийцу, и Анна закричала, зовя сестру. Антонина, увидев ужасную картину, не растерялась и смогла грамотно оказать первую помощь до приезда «скорой».

Врачи «скорой», согласно регламенту тех времен, еще Советских, попытались увезти пациентку в психиатрическую больницу. Приличное денежное вознаграждение позволило Анне остаться на свободе.

Антонина не находила себе места и переживала трагедию сестры, как свою собственную. Но она оказалась прочнее, и у нее хватило сил и на свою реабилитацию и на реабилитацию сестры. Спасать Анну приехали многочисленные родственники, но своей липкой заботой они совсем затерроризировали и без того измученную бедняжку и Антонина разогнала всех, не обращая внимания ни на какие возмущения и увещевания.

После этого ужасного случая Анна ушла в себя. Только Антонина и могла пробиться к ее душе и буквально вернула ее к относительно нормальной жизни.

С тех пор Анна патологически ненавидела и боялась мужчин. Так прошло несколько лет. Попытка родственников подвести ее к браку всегда наталкивалась на глухую стену. Анна замыкалась в себе и не разговаривала ни с кем, кроме сестры.

– Жень, – со слезами в глазах говорила Тонечка, – я не знаю, что тебе тогда удалось сделать… как, но ты… ты включил какой-то механизм, понимаешь, и Аня ожила! Я тысячу лет ее не видела такой. Ведь я рассказывала ей про нас с тобой. Много чего рассказывала. Ты, наверное, теперь будешь сердиться на меня.

Эта история, в общем-то, не такая уж и редкая в нашем жестоком мире, очень тронула меня. Наверное, потому, что, хоть и косвенно, но коснулась меня самого. Вот она, страшная реальность. Ни где-то там, в кино или на страницах романа, а прямо передо мной.

– Милая моя Тонечка, – сказал я после ее рассказа. – Механизм, про который ты говорила, создала ты сама. Я лишь включил его. Всеголишь щелкнул тумблером. Не более того. Что касается сердиться, не сердиться… нельзя сердиться на ангела. Это грех неискупаемый!

Мы помолчали.

– Ты добрый, – опять сказала Тонечка. – Ты очень добрый!

Я закопался пальцами в Тонечкины кудряшки, перебирал их. Тонечка лежала спокойно и думала о чем-то своем. Вдруг, в каком-то душевном порыве, она, совсем по-собачьи заглядывая мне в глаза, с жаром заговорила:

– Женечка, милый, родной, хочешь, я сделаю для тебя все? Абсолютно все! Все, что захочешь! Никаких границ! Никаких… вообще никаких! Все! Можно все! Голос ее задрожал и она замолчала.

И не было в этом порыве пошлости. И страсти не было никакой. Одно лишь желание быть благодарной. Может быть нелепым способом, непонятным. Тем, что имелось… И, как трогательно было оно, как чисто!

Мне стало нестерпимо жалко обеих сестер.

Я целовал ее мокрые глаза, я целовал ее соленые щеки и успокаивал, как ребенка.

– Тонечка, бедненькая моя! Неужели ты до сих пор не поняла, что я могу хотеть только того, чего хочешь ты. Ведь я – отражение твоих желаний. Всего лишь отражение. И вся моя заслуга – это умение правильно отражать.

Тонечка успокаивалась. Немного помолчав, она уверенно произнесла:

– Это ты – ангел. Ты, а не я. Ты наш с Аней ангел-спаситель.

– Ну какой я ангел? – вернул я Тонечке ее же слова, сказанные давным-давно.

Мы долго лежали молча. А потом я спросил:

– А ты мне расскажешь, как-нибудь, почему Антонина Аугенблик превратилась в Тонечку Воробьеву?

– Ну конечно расскажу, – повеселела она. – Только это совсем другая история.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Михаил опоздал, Тонечка пришла рано. Я не ожидал ее прихода. Она вошла осторожно, не зная, что я один (еще не проснувшийся Коля не в счет). Тонечка, такая хорошенькая, такая свеженькая стояла и смотрела на меня, и было в ней что-то совершенно необычное, непонятное. Так выглядят очень стеснительные девушки на смотринах. Тонечка улыбалась, и было видно, что мысли ее заняты каким-то важным событием, уже свершившимся или тем, что свершиться должно и очень скоро.

– Тонечка, радость моя, – изумился я, – ну до чего же ты хороша!

– Правда? – лукаво обрадовалась она.

– Еще какая правда! – совершенно не врал я. – А ты чего такая?..

– Какая? – перебила она меня.

– Загадочная!

– А потому что.

– А-а-а! – протянул я. – Ну это же совсем другое дело! Сразу так бы и сказала.

– А ты чего один, – спросила она, умело уводя разговор в сторону, – где сменщик?

– Не знаю, не звонил.

Тонечка опустила глаза и заметно покраснела.

– Жень, – начала она,– тут такое дело…

Я на секунду вновь представил себе усатого Ницше в пестрой еврейской толпе. Негромко заиграла флейта.

– Анечка нас с тобой приглашает. Нас с тобой в гости приглашает.

Теперь голову опустил я.

– Ну конечно, Тонь, – сказал я тихо. – В любое время дня и ночи!

Почти незаметно выделив последнее слово, я просто хотел помочь своей подруге, понимая, что ей не совсем легко дается этот разговор. Мы давно понимали друг друга без слов. Ведь не все нужно выражать словами!

Тонечка, получив мое согласие, не стала ни о чем говорить. Она подошла ко мне, обняла за плечи и быстро поцеловала меня в мои, не успевшие среагировать губы. Затем повернулась и быстро пошла к себе.

– А когда, во сколько? – успел спросить я.

Тонечка, спохватившись, что совсем забыла про необходимые детали, обернулась и быстро проговорила:

– Сегодня. Вечером.

Она ушла, но перед моими глазами странной, загадочной улыбкой продолжало сиять ее лицо. Куда там Джоконде до такой улыбки! Я повернулся к зеркалу. На моем лице была точно такая же улыбка. Только совсем глупая.

Мы поняли друг друга.

Ближе к вечеру я позвонил из дома. Позвонил специально поздно, чтобы и девушкам дать время все решить окончательно, и самому не быть назойливым.

– Женя, – услышал я в трубке, – мы тебя ждем.

– Тоня, а в какую… квартиру приходить, – разыграл я непонимание.

– Это Аня, – Тоня занята сейчас. Позвать?

– Анечка, – сказал я очень серьезным, но мягким тоном, – не нужно звать. Пусть своими делами занимается. Мы же все равно увидимся. Я тебе хотел сказать…

– Да, я слушаю.

– Тоня как-то сказала, что вы с ней разные…

Анечка молчала.

– Теперь я тоже так думаю. Понимаешь, каждый человек, имеет