– Тоня звонила. Меня ребята прикроют. Кстати, она и тебе звонила, ты трубку не берешь.

– Я не слышала… Совсем не слышала. Сейчас перезвоню ей в офис.

Я наговорил Анечке глупых, ласковых слов, и мы попрощались.

Я пришел на работу гораздо раньше обеда и сразу отпустил Михаила, который от неопределенности был «на измене». Будучи по природе своей добрым и ответственным, он, конечно же, никуда бы не ушел вообще, если бы я его не сменил. Но подводить Михаила было нельзя. Коля бродил где-то в цеху и мало интересовал нас обоих.

Я позвонил Тонечке наверх, долго не слушал длинные гудки, но ответа не было. Мне это показалось немного странным, потому что в отсутствии Босса Тонечка должна быть готова к любым телефонным звонкам.

Она сама перезвонила сразу же.

– Жень, я видела, как ты пришел. В окно видела, – торопливо заговорила Тонечка. – Я у Ольги. Мы очень заняты. Ее пока нет, но сейчас она вернется.

– Тонечка, радость моя, не смею мешать! – стараясь говорить обычным голосом, обозначал я понимание. – Ты с Аней созвонилась?

– Да, конечно! – сразу ответила моя собеседница, – она сама мне позвонила.

Я немного помолчал, пытаясь понять, что может знать Тонечка.

Тонечка тихо и очень просто сказала:

– Спасибо тебе!

– Тоня, это тебе спасибо…

Тонечка молчала. Трубку не клала. Я чувствовал, что она хочет что-то сказать или что-то спросить.

– Тоня, у тебя замечательная сестра, честное слово! Мне кажется, вы гораздо больше, чем просто сестры.

– Да, Женя. Это действительно так. Гораздо больше!

Помолчав еще немного, она ответила на мой мысленный вопрос:

– Аня мне ничего не рассказывает. Вообще ничего. Такого еще не было. Никогда не было.

В голосе моей собеседницы слышалась некоторая озабоченность, но никакой тревоги не было.

Внезапно приехал Лешка и привез Исаева. Он зашел в мониторку, дежурно поинтересовался, как у нас дела. Посмотрев на меня внимательно, он озабоченно спросил:

– Ты не заболел случайно? Чего-то вид у тебя какой-то… усталый. Смотри, работать некому!

Я понял, что про мое опоздание Исаев ничего не знает, и, отвернувшись от него к зеркалу, по врачебному, потянул нижнее веко правого глаза.

Из зеркала на меня смотрела неприятная физиономия с несимметричными глазами. Я показал отражению язык, физиономия ответила тем же.

– Есть немного, – ответил я равнодушным тоном. – Просвистело где-то… на боевом посту.

– Прям уж и на боевом! – усмехнулся начальник.

– Больничный брать не буду, – успокоил я его.

– Ну, смотри сам. Антонину я забираю, – сказал он непонятно зачем, и в голосе его я уловил некоторые просительные нотки. А может быть, мне это просто показалось.

Тонечка вышла первой, пройдя мимо двери моей мониторки, но в окно я увидел, как она, заговорщицки оглянувшись, покачала мне из стороны в сторону ладошкой, затем направилась к задней дверце Лешкиной «Волги».

«Знает, что я смотрю на нее!» – с удовольствием понял я.

За ней, почти сразу вышли Исаев и Ольга, и, когда машина скрылась за углом нашего здания, с сожалением подумал: «Вот теперь я остался совсем один. И Коля не в счет… Хотя почему, один? Леночка-лаборанточка осталась».

Я поднялся на второй этаж и тихо постучал в дверь лаборатории.

– Хочешь чаю? – как всегда спросила Леночка.

Мы пили чай, я изучал Леночкино лицо.

«А она изменилась, – заметил я для себя. – Определенно изменилась!»

Мы болтали ни о чем, но я чувствовал, что моя химическая подруга хочет мне что-то сказать или что-то спросить. Что ее заботило, я определить не смог, и, вспоминая тот нелепый случай на корпоративе, сказал сам:

– Лен, мне не дает покоя тот случай… то мое… помешательство. Я до сих пор…

– Не вспоминай про это. Ненужно.

В глазах ее не было никакого намека на озабоченность по этому поводу. Но все-таки что-то она хотела меня спросить и никак не решалась.

– Ну и хорошо. Меня это угнетало, честное слово. Лена, ты что-то спросить хочешь. Мне так показалось.

Леночка слегка порозовела и опустила глаза. Я понял, в чем дело.

– Лена, – начал я решительно, – посмотри на меня.

Леночка подняла глаза. Я заглянул в них и взгляд мой был очень серьезен.

– Дай свою руку, – уверенно произнес я, отрицательно покачав головой, показывая, что ничего предосудительного в моей просьбе нет.

Леночка, словно загипнотизированная, медленно протянула мне свою ладошку, сложенную лодочкой. Я обхватил ее руку своими ладонями, медленно и очень уверенно произнес:

– Счастлива будет та девушка, которой достанется Лешка! Ты веришь мне?

Ладошка Леночки дрогнула, и она опустила глаза, покраснев еще больше.

– Спасибо, Женя. Ты добрый!

«Наверное, – подумал я, – если за такой короткий период столько красивых девушек мне это уже сказали».

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ

В эту смену ни Тонечка, ни Аня не позвонили. Я тоже не звонил им. Нам всем нужен был тайм-аут. Радиостанцию не включал, в эфире делать было нечего. Днем немного покемарил, но, несмотря на вялость и сонливость, сон не шел – сказывалось перевозбуждение. Зато мысли обо всем происшедшем роились, и никакого сладу с ними не было. Я не мог думать о ночи, проведенной с Анной, с бесшабашной веселостью, как это было почти всегда в отношении ее сестры Тонечки Воробьевой. Аня – это серьезно. Это не приключение, с Тонечкой под лестницей Радиоцентра, не забава на крыше под мачтой с антенной. Я ясно понимал, что в мою жизнь, в меня вошла какая-то большая и правильная истина, к которой я раньше вовсе не был готов. Но она еще не осознавалась мною, хотя с каждым часом, с каждой минутой прорастала в моей душе все больше и больше.

Я оглядывался на свое прошлое и думал о том, что ответственность за то, как живу и за то, что делаю, несу я сам, и никто эту ответственность со мною не разделит.

А еще я думал, а что же теперь будет? Безусловно, Анечку больше трогать нельзя! Память о рассказе Тони была свежа. Свежа была память и шрамиках Ани, которые я так недавно ощущал своими губами.

Внезапно вспомнились Анечкины слова: «Если Бог есть, он многое простит тебе за эту ночь!»

Эта ее фраза несла какой-то неуловимый скрытый смысл. Я чувствовал это, но понять не мог. Немного переиначив ее слова я, стоя перед зеркалом, тихо произнес: – «Если Бог есть, он подскажет, что делать».

И сразу пришло понимание: дело не в словах, вовсе не в них, а в той, еле уловимой интонации, с которой Аня их произнесла. В них была какая-то законченность, была просьба, нет –