Родственники немножко освоились и начали разбредаться по холлу. Такое броуновское движение, как обычно бывает в компаниях, где все чужие друг другу и пытаются найти хотя бы кого-то, с кем можно поговорить.

За широкой приоткрытой дверью я видел огромный стол, накрытый крахмальной белой скатертью, на белых тарелках белые конусы салфеток. Вилки и ножи холодно блестели в свете люстр. Все это вместе напоминало о торжестве хирургии.

Никаких трупов в канализационных колодцах, никаких бедных обманутых стариков, ничего. Разве что Левицкая с ним в сговоре, а это уж совсем невероятно.

Мошенник не он, а я. Потому что я придумал ему родственников. Вызвал их из небытия. Вот они, ходят по холлу, пьют шампанское.

Тут в глаза мне ударил острый свет, и я сощурился. Какой-то тип, оказывается, бегал вокруг с зеркалкой. Ну да, нанятый фотограф. Чтобы запечатлеть встречу родственников для истории.

Впрочем, вспышки загорались и гасли сразу в нескольких местах. То ли Сметанкин нанял целую свору фотографов, то ли набежали корреспонденты из местной прессы с их природным сродством к халявной выпивке и сентиментальным новостным поводам. А тут такая удача – и то, и другое сразу.

По глазам ударила вторая вспышка. Похоже, фотографы начали потихоньку стягиваться в наш угол. Еще бы, мы с Рогнедой были самой колоритной парой.

Один, с бэйджиком «Пресса», вообще стоял с диктофоном наготове.

Рука, держащая диктофон, блестела от пота.

Если он такой нервный, почему выбрал эту профессию?

Я пожалел его и сказал:

– Да?

– Вот вы писатель... Писатель ведь? – он радостно задвигал диктофоном, приноравливаясь к моему голосу.

– Безусловно, – сказал я. – Трубка. Паркер. Видите, вот паркер. Кем я еще могу быть?

Он неуверенно усмехнулся. Ему очень хотелось сделать материал. И чтобы дали поесть. Если можно. Похоже, фрилансер.

– Как вам это... событие?

– Романтично, – сказал я, – симптоматично. Символично. Родственные узы. Мистический брак городов. Союз Севера и Юга, можно сказать. Воссоединение. Я вижу это так.

– Вы, наверное, используете этот сюжет в своих будущих произведениях?

– Жизнь, – сказал я, – лучший сценарист. Такой сюжет... не осмелится выдумать ни один приличный автор. Потому что его обвинят в пошлости и потакании дешевым вкусам толпы. Вы меня понимаете?

– Да, – растерянно сказал он.

– Вот и хорошо, – сказал я, – пойдем, Рогнеда. Познакомимся с родственниками.

Тетя Лиза продолжала беседовать с парочкой северных родственников. Она подносила к глазам платочек. И родственница подносила к глазам платочек. А родственник обнимал ее за плечи.

– Семочка, – всхлипнула тетя Лиза, – познакомься, это Риточка, дочка тети Аллы.

Так я и думал.

Тетя Лиза на самом деле мне не тетя, а двоюродная сестра. Просто у папы и тети Сони была большая разница в возрасте.

– Риточка, а это Сема. А это Риточкин муж, Витя. Мы с Риточкой как раз говорим, как жаль, что тетя Алла не дожила до этого дня.

– Да, – сказал я, – надо чаще встречаться.

Папа стоял в секторе, сплошь освещенном фотовспышками, он был словно сухое дерево в грозу. Рядом с ним, рука об руку стоял Сметанкин. Фамильное сходство отчетливо просматривалось. Репортеры вокруг них припадали на одно колено, точно вассалы.

Витя, оказывается, тряс мне руку.

Я высвободил руку и сказал:

– Очень приятно.

– Елизавета Львовна говорит, вы писатель, – сказал Витя. У него были набрякшие веки и маленькие бесцветные глазки. Волосы были зачесаны поперек лысины. Никогда не понимал, зачем они это делают. Не лучше ли носить свою лысину с честью?

Мало волос – много тестостерона. Так говорят, во всяком случае.

– Вроде того, – сказал я.

– Не скромничайте, это сразу видно.

Он обратил вопросительный взгляд к Рогнеде.

– Моя невеста, – сказал я.

– Модель?

– Я стилист, – сказала Рогнеда, улыбаясь алым вампирским ртом, – а он шутит.

– Писателю полезно иметь личного стилиста, хи-хи-хи... Я бы не прочь. Бизнес-стиль, знаете... Имидж в наше время – это все...

– Я дорого беру, – сказала Рогнеда.

– Я бы... можно вас на минутку, – он вновь обернулся ко мне, бокал с шампанским он сжимал в руке, точно мертвую птицу со скрученной шеей. Костяшки на пальцах были белыми.

– Да, – сказал я, – да, конечно.

На столике за колонной уже стояло несколько пустых бокалов из-под шампанского. Сколько же Сметанкин во все это вбухал?

– Слушаю, – сказал я.

– Вы его хорошо знаете? – спросил Витя и, морщась, отхлебнул из бокала. Наверное, шампанское показалось ему слишком кислым. – Этого вашего родственника?

– Нашего родственника, – сказал я, улыбаясь, – нет, откуда? Он же только недавно сюда приехал.

– И вы никогда не переписывались с ним прежде? Нет?

– Как я понял, – сказал я, – он решил восстанавливать семейные связи совсем недавно. Знал ли я его раньше? Нет, не знал.

– Но он надежный человек?

– Понятия не имею.

– Такой прием стоит денег.

– Безусловно.

Я знал, что за этой преамбулой последует, но не стал ему помогать, решил, пускай сам выкручивается. Этот Витя мне не нравился. И как это тетя Алла допустила такой мезальянс? Или больше на Риточку никто не польстился?

– Я задумал одно дело, – сказал Витя, – очень перспективное дело. Перспективный бизнес. Но нужен начальный капитал. Вложение. Вы вроде пользуетесь тут влиянием. Поговорите с ним, а? Мы могли бы на паях.

– С ним?

– И с вами. Как с посредником. Или вы хотите сразу? Если он вложится. Скажем, семь процентов от сделки...

– Пятнадцать, – сказал я.

– Что?

– Пятнадцать. Вы не деловой человек. Это стандартный процент за посредничество.

– Я деловой человек, – сказал Витя. Лицо его жалобно искривилось, а волосенки прилипли к лысине. – Но у меня нету... только квартира... под залог. Они преследуют меня, вы понимаете?

– Кто?

– Эти люди. Я неосмотрительно поручился, понимаете? И теперь...

Бедная, бедная Риточка.

– Если я не отдам им эту сумму... А чтобы отдать, я должен сначала ее иметь. И если он, этот Сергей... Мы же родственники...

У него все-таки было мало тестостерона. Те, кто утверждает, что тестостерон коррелирует с лысиной, ошибаются.