Ища выход своему гневу, они избрали другой путь. На следующий день ватага парней напала на Свенгельдово стадо: кое-кого из воеводских пастухов побили и прогнали, трех коров увели. Одновременно с этим такое же нападение было совершено и на пасущихся коз: угнали десяток.

Не сказать, чтобы это кого-то удивило. Нечто подобное Мистина предвидел, поэтому скот выгоняли недалеко и пастухов сопровождали отроки. Но Мистина не мог всю дружину разослать по выпасам, оставив Свинель-городок без защиты, а коров и овец не уговоришь посидеть дома, пока раздор не будет улажен. Свиньи тоже бродили по дубраве, и при всем старании пастухов и псов двух-трех не досчитывались каждый день. Хотя потом отроки и хохотали вечером в гриднице: дескать, ни одна свинья в мире раньше не удостаивалась чести иметь собственных телохранителей в шлемах и со щитами.

Вышло несколько столкновений: имея численное преимущество, древляне нападали на гораздо лучше вооруженных отроков возле выпасов. Говорили, что у древлян было несколько раненых; я каждый день молила богов, чтобы только никого не убили. Если появится хоть один убитый – пойдет совсем другой разговор. Кровь темнит рассудок и наполняет сердца нерассуждающей яростью; объяснения будут уже не нужны. Несколько капель мгновенно превращаются в целые реки крови, и она будет литься до полного истощения противников.

Но древляне тоже не хотели подставлять головы под клинки и отступали.

Однажды оружники привели двоих пленных: отрока лет четырнадцати и молодца лет на пять старше.

Молодца – в разорванной рубахе и с разбитым носом – я признала: это был муж Пятункиной дочери Вески. Сама она, к счастью, его не видела: бабы сидели в запертом гостевом доме, иначе не обобраться бы крику.

Их привели и поставили перед Мистиной, который вышел под навес воеводской избы. Оба пленника имели упрямый и замкнутый вид. Однако Мистина не собирался ни о чем их спрашивать.

– Ступайте в Коростень, – сказал он вместо этого, – и передайте вашим князьям: если эти налеты не прекратятся, мы начнем наяривать ваших баб. А вы, так и быть, можете наяривать наших коз.

Молодец – чьей жене грозило бесчестье – рванул вперед, но сразу двое отроков ловко опрокинули его наземь, Ольтур заломил ему руку за спину и сел сверху. Мистина только кивнул в сторону ворот и ушел в избу. Этих двоих выволокли из городка и наподдали, чтобы бежали в Коростень побыстрее.

Отроки заливались хохотом им вслед, подробнее разъясняя смысл воеводской речи.

– Только чур, кто какую бабу поймал, тому и достанется! – радостно вопил кто-то. – Моя была молодая да пышная, я ее помню!

Я содрогнулась от негодования, но не стала оглядываться. И вспомнила того темнобородого, который меня сюда привез и сказал: «Не беспокойся, дроттнинг». Я не знала, как его зовут, но за эти дни несколько раз видела во дворе. Каждый раз он мне почтительно кланялся.

Бабы не все время сидели запертыми. Поскольку в Свинель-городце сейчас находились две дружины, которых нужно кормить, им всем нашлась работа. И мне тоже: вместе с Утой мы целыми днями распоряжались у печей. Иначе я бы рехнулась от тревоги за своих детей и всю Древлянскую землю.

Два или три десятка теперь постоянно несли дозор на забороле и в посаде, где стояли дворы старшины. Сменяясь, они приходили в гридницу есть, пить и спать, и здесь постоянно, почти всю ночь, шел гудеж. Мы с Утой и Соколиной тоже по очереди несли дозор возле столов, чтобы еда и питье своевременно готовились и подавались.

Мне довелось тогда услышать немало дружинных разговоров. Мистина был прав: после того как Володислав метнул шапкой в чура, многие из Свенгельдовых отроков не шутя предлагали той же ночью напасть на Коростень и взять его приступом, пока древляне не опомнились, не собрались с силами и не решили, как им быть дальше. Причем они собирались это сделать вовсе не от обиды и не ради заботы об Ингваровой пользе. Совсем наборот.

– Наш старый воевода получил всю дань с древлян, потому что он и покорил их, – говорил Сигге Сакс, первый охотник идти на приступ. – А нам Ингвар не желает дать больше трети – как будто вместе с воеводой разом умерли все те, кто своим мечом добывал эту дань! Так мы покажем, что мы очень даже живы! Нас ведь здесь больше половины – тех, кто уже был в дружине десять и даже пятнадцать лет назад. Правда же, Эллиди? Не только Свенгельд – мы все сражались за эту дань, и несправедливо отнимать ее у нас! Так мы завоюем ее снова, и тогда никто уже не сможет оспаривать наши права на добычу!

Свенгельдовы отроки кричали одобрительно – особенно те, кто постарше. Люди Мистины помалкивали, но в их глазах отражалось понимание. И в общем Сигге был прав: покорителем земли называют вождя, но победу и славу его своей кровью, а то и жизнью оплачивают простые хирдманы. В их глазах Ингвар намерен был, пользуясь смертью вождя, ограбить их, беззаконно отнять добытое в битвах.

– Ну а теперь Ингвар мог бы убедиться: без нас все здесь рухнет! – поддержал товарища Эллиди. – Князь не увидит ни одной лысой белки, не то что по кунице с дыма!

– И если мы загоним Володислава обратно в стойло, Ингвару уже труднее будет говорить, что без Свенгельда мы не заслуживаем этой дани! Я бы сказал, нам повезло, что Володислав вздумал взбрыкнуть!

– Беда в том, что в Киеве немало таких же отважных людей, что желают взять эту работу на себя, – спокойно заметил тот темнобородый.

– Уж не ты, Хальвдан? – усмехнулся Сигге. – Помнится, раньше ты не был таким жадным до чужого добра.

– Нет, не я. Я вовсе не жажду славы, а если я стану очень богат, то мне ее не избежать. Но не все думают, как я, и многие киевские бояре с радостью послали бы своих сыновей собирать по кунице с дыма.

– Может, они и с нас захотят собрать по кунице? – усмехнулся Эльдьярн. – В нашем посаде уже с два десятка дымов – недурной прибыток, а?

Мне не слишком нравилось все это слушать. Часть времени я просиживала в гостевой избе, чтобы мои бабы не чувствовали себя сиротами беззащитными, и все утешала их: конечно, князь вот-вот пришлет к Мистине послов, они договорятся, и нас отпустят. Однако бабы уже прослышали про обещание – отроки не удержались от шуточек – и беспрерывно причитали. Сидеть с ними было тошно, и ночевала я всегда в воеводской избе.

Соколина все эти дни ходила мрачная и ни с кем не хотела разговаривать, но чему удивляться: она ведь потеряла отца и не представляла своей дальнейшей судьбы. Я занималась детьми Уты, отчасти утоляя так тоску по своим. Старшие девочки уже совсем выросли, зато Велесик и Витянка были почти в тех же годах, что и мои. А мои, должно быть, ревут день и ночь: они остались на одних челядинок, как и весь наш дом. Едва ли у Володислава и Маломира в эти дни много времени на детей и хозяйство!

Порой я выходила на забороло и смотрела в сторону Коростеня. Теперь, когда судьба моя была на переломе и я не знала, кто мне друг, а кто враг, на память невольно приходило все то, что я так много лет изо всех сил старалась забыть.

Когда в Киеве случился переворот, я была еще мала и почти не осознала, какие перемены он нам несет. Я знала, что была какая-то шумная свара, убили какого-то чудовищного вупыря, который пил кровь, что дедушка Предслав захворал, да и отец несколько дней был болен, а мать рыдала и неразборчиво проклинала дядю Ингвара. Отец поправился, но дела не наладились. Дедушка умер, и почти сразу семья стала собираться к отъезду. А мне предстояло остаться. Как объяснила мать, я обручена с древлянским княжичем и поэтому они не могут взять меня с собой. Мне предстояло жить в Киеве, пока не придет время выходить замуж.