* * *

Следующий день выдался долгим и беспокойным. С утра мы томились: сегодня наше заточение должно было закончиться. Прошло всего три дня, но нам казалось, что мы в плену уже три месяца: бабы стосковались по детям и внукам, волновались о брошенных хозяйствах и прерванных зажинках. Рожь перестаивала; нужно было жать, пока зерно не посыпалось, но никто не решался браться за серпы. Благословение богов не получено, наоборот, Перун и Велес могут быть оскорблены, и теперь все с удвоенным нетерпением ждали, когда княгиня вернется и закончит обряд.

Перед полуднем Мистина с частью дружины ушел на Святую гору. Я не находила себе места. Меня била дрожь от мысли, что мужики не выдержат и нападут на русь: тогда всех нас, женщин, выбросят со стены с перерезанным горлом, но не сразу… К счастью, у Святой горы собрались мужья, братья и сыновья моих товарок, которые увидеть их живыми хотели больше, чем немедленно отомстить за обиду.

Мистина вернулся невредим.

– Ну что, велеть оседлать коней и отвезти вас на поле, откуда взяли? – спросил он у меня.

– Мы сами дойдем. – Я уже бродила по двору перед воротами, и мои бабы со мной.

– Ну, ступайте! – Он махнул отрокам у ворот.

На глаза мне попался Алдан в его потертой полосатой рубахе. Мелькнула мысль: сказать ему на прощание, что я постараюсь побыстрее его забыть? Но не стала: незачем мне разговаривать с ним на глазах у баб и Мистининой дружины. Однако он так посмотрел на меня: спокойно и приветливо, будто и сам понял, что я хотела сказать. Удивительный все-таки человек. Истинный воин и в то же время так не похож на всех этих буйных, тщеславных и жадных горлопанов…

Однако как ни хотелось мне – и другим бабам – бежать домой к детям, мы и впрямь направились назад на «божье поле». Закончить зажинки было важнее, чем обнять детей. Мой серп так и валялся на полусжатом рядку, где я его выронила, когда Алдан вздернул меня на коня; за эти дни сжатая рожь, пролежавшая в росе на земле, уже сопрела. Тут же, на дороге и ополье, еще валялись наши давешние венки, увядшие и засохшие, а Малинка нашла свою заушницу с желтой бусиной, что потеряла при набеге.

Я очистила серп, вытерла соломой, нарвала свежих цветов и украсила его. Набежавшие девки сплели новые синие венки. Со всех сторон толпились мужики – охраняли, чтобы нас не украли еще раз! Вот всегда так – крепки задним умом! Но этих всех я отогнала прочь: при родинах земли им нечего делать.

И вот бабы опять запели, я принялась жать. Добравшись до того же места, они принялись беспокойно озираться, будто думали, что строки «да вязать, да вязать» вновь привлекут налетчиков.

И в овин буду возить,

Да возить, да возить.

И на раю буду садить,

Да садить, да садить.

И цепами молотить,

Молотить, молотить…

Благополучно дойдя до конца рядка, я свила венок из ржаных колосьев (сыпались, матушка Макошь, сыпались!) и велес-травы. Бабы возложили его на меня, и мы с песнями пошли на Святую гору, где и поднесли венок к подножию Перунова капа. Уф! Теперь домой…

С детьми все было благополучно, а ругань Володислава я пропускала мимо ушей. Моей вины ни в чем не было, и он это знал не хуже. Слышала, как в избе у Найдена кто-то бранился со своей бабой, а та отвечала: «А ты с чего за мою честь волнуешься – козу, что ли, воеводскую тут без меня наяривал?»

Но долго свариться было некогда: приспела жатва, не до брани…

* * *

По всей округе на золотящихся полях мелькали белые рубахи жниц. Те из Свенгельдовых оружников, у кого было свое хозяйство и посевы, тоже были заняты, но по вечерам собирались в гриднице. Все понимали, что наступившее спокойствие – только на время жатвы. Никто не мог себе позволить раздоров, пока не собран урожай, но когда он будет собран, борьба возобновится.

Соколина больше не боялась показываться на людях: синяки сошли, и злосчастное происшествие не нанесло урона ее красоте. Но прежняя бодрость к ней не возвращалась. Осознание потери стало полным: она свыклась с мыслью, что отца больше не будет никогда, он не вернется из той богато убранной ямы, куда они его опустили. Прежняя жизнь миновала безвозвратно, думы о будущем угнетали. Ута утешала девушку, обещала найти наилучшего жениха, но Соколина лишь становилась угрюмее.

– Но нельзя же вовсе замуж не ходить, – мягко убеждала Ута. – Ты уже взрослая дева, такую в доме держать – позор. Люди подумают, что сестра у Мистины увечная какая или порченая, а нам недоброй славы на семью навлекать никак нельзя. У нас ведь три дочери: не оглянешься, как и им женихи понадобятся.

Соколина понимала, что невестка права. И говорить при Мистине о девичьей дружине или еще каких-то детских мечтаниях, которые она так свободно обсуждала с Предславой, не получалось.

К Предславе ее не пускали.

– Нет, нельзя, – покачал головой Мистина, когда Соколина в первый раз заикнулась об этом. – Мы умыкнули их женщин. Я готов хоть голову заложить: сейчас они только и прикидывают, как бы что-нибудь такое сделать нам в ответ. Поэтому гуляйте у стен городца и с отроками.

– Ну, я хоть на Аранке в рощу проедусь…

– Нет.

– Но отец разрешал мне!

– Тебе напомнить, где он сейчас?

Соколина злилась и чуть не плакала от досады. Но Мистина происходил от того же родителя, что и она, унаследовал то же упрямство и решимость, но в придачу был мужчиной и вдвое ее старше. У Соколины, которая на любого из отроков могла бы в досаде кинуться с кулаками, язык прилипал к гортани от одного взгляда его спокойных серых глаз. Поэтому она выражала свое недовольство лишь хмурыми взглядами и угрюмым молчанием.

И вскоре заметила, что не одинока в этом. Дружина тоже была недовольна.

– У нас был случай разбить Коростень! – раз услышала она, как толковали отроки, посланные на берег охранять воеводских детей, когда те гуляли. – Захватить городец и взять клятвы платить дань нам! А Мистина все проворонил!

– Я большего ждал от сына нашего воеводы! – бросил Бьольв.

– Нос такой же, а вот нрав слабоват!

– Правильно Сигге говорил! Надо было в ту же ночь идти на Коростень, пока эти раззявы и опомниться не успели!

– Больно вы умные – рассуждать о таких делах! – оборвала их Соколина.

Парни обернулись и удивленно посмотрели на нее. Ута чуть поодаль сидела на камне, приглядывая, как трое ее детей бегают наперегонки с чадами из свинельского посада.

– Мы помним свой долг! – не без гордости сказал ей Ольтур.

– Это какой же?

– Обязанность дружины – везде и всегда помышлять о славе вождя! Мы были готовы признать Мистину нашим новым вождем – кто же заслужил это, как не сын Свенгельда! Мы знали его раньше и не видели причин сомневаться в его доблести. И готовы были на все, чтобы прославить его и себя! Только вот он, как дошло до дела, оробел и стял пятиться от своей славы! Может, ребята, нам надо было получше его подтолкнуть? Если вождь не посылает нас на подвиги, наш долг – помочь ему решиться!