Элеанора выглядела иначе. Более блеклой, чем обычно. Ничего не торчит из волос, ничего не обматывает запястья…

Но она по-прежнему была красива. Глаза Парка скучали по ней так же сильно, как и все остальное в нем. Ему хотелось подбежать к ней и сказать… сказать, как ему жаль и как сильно она нужна ему.

Элеанора его не заметила.

— Мам… — прошептал Парк, — пойдем.

Парк полагал, что в машине мама захочет обсудить все это, но она молчала. Когда они приехали домой, мама заявила, что устала. Попросила Парка отнести покупки на кухню, а сама ушла к себе в комнату и закрыла дверь.

Ближе к вечеру отец зашел проведать ее, а часом позже оба вышли, и отец сказал, чтобы они едут ужинать в «Pizza Hut».

— В канун Рождества?! — изумился Джош.

В канун они всегда делали вафли и смотрели кино. Они уже взяли напрокат «Билли Джека».[90]

— В машину, — сказал отец. У мамы покраснели глаза, и она не подновила макияж перед выходом.

После ужина, когда все вернулись домой, Парк пошел прямиком к себе в комнату. Он хотел побыть один и подумать об Элеаноре, но через несколько минут вошла мама. И решительно села на кровать.

В руках она держала рождественский подарок.

— Это… для твоей Элеаноры, — сказала она. — От меня.

Парк посмотрел на сверток. Взял его, но покачал головой.

— Я не знаю, будет ли возможность его передать.

— Твоя Элеанора… — сказала мама. — У нее большая семья.

Парк осторожно потряс подарок.

— Я сама из большой семьи. Три младшие сестры и три младших брата. — Она подняла руку, словно поглаживала шесть маленьких головок.

Она выпила за ужином алкогольный коктейль, и, похоже, он возымел действие. Мама почти никогда не говорила о Корее.

— Как их зовут? — спросил Парк.

Мама мягко опустила руки на колени.

— В большой семье, — сказала она, — всё… все растут очень тонкими. Тонкими как бумага, понимаешь? — Она сделала жест, словно разрывала что-то. — Понимаешь?

Возможно, два коктейля.

— Не уверен, — ответил Парк.

— Всем чего-то не хватает, — сказала она. — Никто не получает то, что ему нужно. Ты всегда голоден, голод живет у тебя в голове. — Она постучала себя по лбу. — Понимаешь?

Парк не знал, что сказать.

— Нет, ты не понимаешь. — Мама покачала головой. — Да я и не хочу, чтобы ты понимал это. Прости.

— Не извиняйся.

— Мне жаль, что я так приветила твою Элеанору.

— Мам, все в порядке. Ты не виновата.

— Кажется, я неправильно сказала…

— Все в порядке, Минди, — сказал отец, вырастая в дверях. — Пойдем в постель, милая. — Он подошел к кровати и помог маме подняться, обняв ее. — Твоя мама просто хочет, чтобы ты был счастлив, — сказал он Парку. — Не ссы, все будет нормально.

Мама нахмурилась, словно не была уверена, не сказал ли отец нехорошее слово.

Парк дождался, пока в комнате родителей не умолкнет телевизор. Потом подождал еще полчаса. А потом схватил пальто и выскользнул через заднюю дверь в дальней части дома.

Он бежал до самого конца аллеи.

Элеанора была так близко.

Машина ее отчима стояла на подъездной дорожке. Может, оно и к лучшему. Парку не хотелось бы, чтобы отчим приехал домой, когда он стоит тут, у дверей. Дом был темным. И собаки нигде не видно.

Он поднялся по ступеням так тихо, как только мог.

Парк знал, где комната Элеаноры. Она рассказывала ему, что спит у окна и что ее постель — на втором ярусе кровати. Он встал сбоку от окна — так, чтобы не отбрасывать тени. Парк намеревался осторожно постучать и, если кто-то другой, а не Элеанора выглянет наружу, — бежать без оглядки.

Парк постучал в стекло. Ничего не случилось. Занавеска — или простыня, или что там это было — не шевельнулась.

Возможно, она спит. Он постучал чуть громче и приготовился бежать. Край простыни отодвинулся на волосок, но Парк не видел, что творится внутри.

Бежать?.. Спрятаться?..

Он вышел и встал перед окном. Простыня отодвинулась. Парк увидел лицо Элеаноры. Она выглядела испуганной.

— Уходи, — прошептала она.

Парк покачал головой.

— Уходи, — снова прошептала Элеанора и кивнула в сторону улицы. — Возле школы, — произнесла она. По крайней мере, Парку почудилось, что она сказала именно это.

Он побежал прочь.

Элеанора

Все, о чем могла думать Элеанора: если кто-то пытается вломиться через окно, как она сбежит или позвонит в 911?

Вряд ли полиция приедет сюда после того случая. Но, по крайней мере, можно разбудить этого урода Гила.

Меньше всего она ожидала увидеть Парка.

Ее сердце прыгнуло к нему прежде, чем она успела осознать, что происходит. Парк угробит их обоих! В ее воображении уже грохотали выстрелы.

Он пропал из виду, и Элеанора сползла с кровати — точь-в-точь как дурацкий кот. В темноте надела лифчик и ботинки. Она спала в огромной растянутой футболке и старых пижамных штанах отца. Пальто висело в гостиной, так что Элеанора натянула свитер.

Мэйси уснула перед телевизором, поэтому перелезть через кровать и выбраться в окно не составило труда.

На сей раз он вышвырнет меня из дома навеки, думала Элеанора. Это будет лучшее Рождество в его жизни.

Парк ждал на ступеньках школы. Там, где они сидели, читая «Хранителей». Увидев Элеанору, он вскочил и побежал к ней. Действительно побежал. В буквальном смысле.

Подбежал. Взял ее лицо в ладони. И стал целовать, прежде чем она успела сказать «нет». И Элеанора целовала его в ответ, прежде чем успела напомнить себе, что больше не собиралась ни с кем целоваться. И уж точно не с ним. Потому что — каким же ничтожеством надо быть, чтобы так себя вести.

Она плакала, и Парк тоже. Элеанора положила ладони на его щеки. Они были мокрыми.

И теплыми. Каким же он был теплым!

Она откинула голову назад и целовала его как никогда прежде. Так, словно больше не боялась сделать это неправильно.

Парк оторвался от нее, чтобы попросить прощения, а Элеанора покачала головой. Да, она и правда ждала от него извинений. Но сейчас хотела только одного: целовать его еще и еще.

— Прости, Элеанора. — Они почти соприкасались губами. — Я был не прав во всем. Во всем.

— И ты меня прости, — сказала она.