Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Зачем ты спрашиваешь?
— Потому что это твоя жизнь. Потому что мне не все равно. Ты постоянно выставляешь барьеры, словно не хочешь, чтобы я узнал тебя как следует. Целиком.
— Да. — Она скрестила руки на груди. — Барьеры. Предупредительные ленты. Это для твоего же блага.
— Не надо, — сказал Парк. — Я справлюсь. — Прикоснулся пальцем к ее лбу, пытаясь разгладить набежавшие морщинки. — К чему все эти тайны?
— А к чему было хранить тайну о твоей демонической экс-подружке. У меня нет демонического экс-ничего.
— Ричи ненавидит твоих братьев? И сестру?
— Перестань называть его по имени, — сказала она шепотом.
— Прости, — прошептал он в ответ.
— Я думаю, он ненавидит всех.
— Кроме твоей мамы.
— А ее — особенно.
— Он ее обижает?
Элеанора вытерла щеку рукавом.
— Ну… Да.
Парк вновь взял ее за руки.
— Почему она не уйдет?
Элеанора покачала головой.
— Не думаю, что она может… Не думаю, что от нее так уж много осталось.
— Она боится его? — спросил Парк.
— Да…
— А ты?
— Я?
— Ты боишься, что он тебя прогонит. Но боишься ли его самого?
— Нет. — Она вздернула подбородок. — Нет… Я просто не мозолю глаза, понимаешь? В смысле, пока я не подворачиваюсь ему под руку, все нормально. Я просто должна быть невидимкой.
Парк улыбнулся.
— Что? — спросила она.
— Ты. Невидимка.
Она тоже улыбнулась. Парк выпустил руки Элеаноры и коснулся ладонями ее лица. Щеки были холодны как лед, а глаза — непроницаемы в темноте.
Парк не видел ничего, кроме нее.
В конце концов стало слишком холодно, чтобы оставаться на улице. Даже во рту не осталось ни капельки тепла.
Элеанора
Ричи велел Элеаноре выйти из комнаты. Их ждал рождественский ужин. Чудесно. Элеанора и впрямь простудилась, так что по крайней мере никто не мог обвинить ее в притворстве.
Ужин был — просто нечто. Мама действительно умела готовить — были б только нормальные продукты. Нечто большее, нежели бобы.
Они ели фаршированную индейку и картофельное пюре с укропом и сливочным маслом. На десерт — рисовый пудинг и имбирное печенье, которое мама всегда пекла на Рождество.
Раньше мама пекла самое разное печенье — весь год. Младшие и понятия не имели, что они потеряли. В те времена, когда Элеанора и Бен были маленькими, мама пекла постоянно. Элеанора приходила из школы, а свежее печенье уже стояло на столе. И настоящий завтрак каждый день… Яйца с беконом, или блинчики с сосисками, или овсянка со сливками и коричневым сахаром…
Прежде Элеанора полагала, что именно потому и растолстела. Но взгляните на нее теперь. Она жила впроголодь — и по-прежнему оставалась огромной.
Все набросились на еду — так, словно это был последний ужин в их жизни. Ну, на самом деле так и есть. По крайней мере на долгое время. Бен съел обе ноги индейки, а Маус — целую тарелку пюре.
Ричи снова весь день пьянствовал, так что за ужином всячески веселился. Слишком много и слишком громко смеялся. Но не стоило уповать, что это продлится долго. Настроение Ричи могло измениться в любую секунду. Все они этого ожидали — и дождались: Ричи понял, что на столе нет тыквенного пирога.
— Что это, блин, такое? — сказал он, тыкая ложкой в рисаламанде.[92]
— Рисовый пудинг, — сказал Бен, отупевший от индейки.
— Я знаю, что это пудинг! — рявкнул Ричи. — Где тыквенный пирог, Сабрина? — крикнул он в сторону кухни. — Я велел тебе приготовить настоящий рождественский ужин. И дал тебе денег на настоящий рождественский ужин.
Мама вышла из кухни. Сама она еще не присела и не успела поесть.
— Это…
Это традиционный датский десерт, подумала Элеанора. Бабушка готовила его… и ее бабушка тоже, и он лучше, чем тыквенный пирог. Он особенный.
— Я… просто забыла купить тыкву, — сказала мама.
— Как ты могла забыть про долбаную тыкву на Рождество? — сказал Ричи, швыряя металлическую миску с пудингом. Она ударилась в стену рядом с мамой. Во все стороны брызнули влажные крошки.
Все, кроме Ричи, замерли.
Он, пошатываясь, поднялся со стула.
— Я пойду и куплю тыквенный пирог… чтобы эта семья получила нормальный рождественский ужин.
И направился к задней двери.
Послышался звук отъезжающей машины. Мама подняла миску с остатками рисового пудинга. Потом сняла верхушку с горки риса на полу.
— Кто хочет вишневый соус? — спросила она.
Хотели все.
Элеанора убрала остатки пудинга, а Бен включил телевизор. Они смотрели «Гринча», и «Снеговика Фрости», и «Рождественскую историю». Мама тоже присела, чтобы посмотреть кино вместе с ними.
Элеанору не покидала мысль, что к ним явился Дух Прошлого Рождества[93] и он очень, очень недоволен. И все же, засыпая, она чувствовала себя спокойной и счастливой.
Элеанора
Казалось, мама Парка вовсе не удивилась, увидев Элеанору на следующий день. Видимо, Парк предупредил, что она придет.
— Элеанора, — сказала мама чрезвычайно любезно. — Счастливого Рождества. Входи.
Когда Элеанора вошла в гостиную, появился Парк — только что из душа. Что немного смущало Элеанору — по ряду причин. У него были влажные волосы, и футболка слегка липла к телу. Парк искренне обрадовался, увидев ее — это было очевидно. И приятно.
Элеанора не знала, как быть с его подарком, так что просто сунула его Парку в руки.
Он улыбнулся, удивленный.
— Это мне?
— Нет, — сказала она, — это… — Ничего остроумного в голову не приходило. — Да, это тебе.
— Ты не обязана ничего мне дарить.
— Не обязана.
— Можно открыть?
Она все еще не могла придумать остроумного ответа и просто кивнула. По крайней мере его семья была на кухне, и никто не видел их.
Подарок был завернут в почтовую бумагу. Любимую бумагу Элеаноры — цветы и феи, словно бы нарисованные акварелью.