Из машины вышел мужчина, двинулся к багажнику, открыл крышку, достал что-то и зажал под мышкой, оглянулся по сторонам, проверяя, все ли в порядке, и медленно направился к домику. Но прихрамывающая походка выдала его с потрохами. Похоже, боль в правом бедре была вызвана серьезной раной, и не одной. И двигался мужчина скованно, словно стянутый повязками в нескольких местах. Остановившись, он еще раз оглядел стоянку, убедился, что все чисто, нагнулся, отпирая дверь, вошел в номер и запер дверь за собой.

— Боже милосердный, — сказал Верн, — я уже чувствую вкус «Мальборо».

— Это наш паломник, он самый. Не могу поверить, что этому седому старику удалось замочить Кармоди и Би-Джея! Но сегодня ночью он узнает, что значит трахать Грамли.

— Ты говоришь святые слова, кузен.

Достав из кобуры под мышкой «глок» 40-го калибра, Верн оттянул затвор, проверяя, что патрон дослан в патронник, а тем временем Эрни проделал то же самое с короткоствольным «питоном» с никелированной рамой, который лежал у него в кожаной кобуре на ремне.

Подумав немного, Верн принял решение.

— Я скажу так: мы подождем. Пусть старик устроится на месте. Почистит зубы, посмотрит в окно, позвонит кому надо, может быть, отопьет глоток-другой из бутылки бурбона, которую принес с собой, разложит свои вещи, и тут мы выбиваем дверь и разряжаем наши стволы в человека, лежащего на кровати. Он даже не понимает, что на него обрушилось, а мы быстро уходим. Как тебе это нравится, кузен? — спросил Верн.

— По-моему, отличный план, — согласился Эрни. — Будем звонить твоему папаше?

— Даже не знаю. Ты похож на него больше, чем я. В первую очередь нос и рот.

— Я не люблю зеленовато-голубой цвет. Он не подчеркивает оттенка моих глаз. И я не ношу этот страшный седой парик, делающий преподобного похожим на того полковника-конфедерата, который торгует жареными цыплятами. Моя мамаша никогда не говорила, что он мой отец. Так что ничего не могу сказать.

— Хо-хо, приятель, вижу, я задел за больной нерв.

— Черт побери, кузен, да он наверняка наш общий папаша, и что с того, что твоя мать его родная сестра? Итак, что это говорит о здравом смысле нашего старика? И зачем нам ему звонить?

— По-моему, моя мать его дочь, а не сестра. Он у нас любит мешать суп, правда? В любом случае, я думаю, нам нужно пригласить других ребят. Пусть кто-нибудь вышибет дверь из ружья, а затем отойдет в сторону.

— Если кто-нибудь из наших захватит с собой ружье, он вряд ли захочет отходить в сторону. Он захочет всадить сразу из двух стволов в того, кто лежит на кровати, и посмотреть, как в воздух поднимутся перья и вата. А мы с тобой останемся не у дел. Нет, мне это не по душе. «Слышали, кто-то завалил двоих Грамли и старина Верн Пай нашел обидчика и сурово наказал его?» Я хочу, чтобы обо мне говорили вот это, и я хочу получить вознаграждение за три часа без курева.

— Тут я с тобой полностью согласен.

Они стали ждать. Секунды тянулись мучительно медленно. Что, еще час? Нет, час — это слишком долго. Хватит и получаса. Но по мере того, как шло время, появлялись сомнения.

— Ты точно не хочешь позвонить старику?

— Да он захочет приехать сюда сам, — сказал Верн. — И тогда нам придется его ждать. Ждать, пока все соберутся. А это еще два часа без курева.

— И без траханья.

— А ты видишь, кого здесь можно потрахать? Я не вижу. Нет, я скажу так: мы делаем дело, уходим, все кончено и можно покурить. Потом мы возвращаемся к себе, выполняем главную работу, получаем свою долю, и тогда можно будет вернуться к своим занятиям и забыть про молельный лагерь. Ты вернешься к работе на складе, я вернусь к одной из своих трех жен или к одной из своих девочек либо найду себе кого-нибудь новенького и свежего.

— Слушай, а в промежутке можно будет опрокинуть по стаканчику текилы. Черт возьми, стаканчик текилы с червячком — это то, что надо.

— Так точно.

— Так точно, пьем текилу.

Но через несколько минут заговорил уже Верн:

— Проклятье! Не могу понять, что меня гложет. Наверное, слишком долгое воздержание повлияло на мои нервы. Не хочу ошибиться. Звони преподобному. Надо убедиться наверняка.

— Хорошо.

— Только тихо.

Достав мобильник, Эрни приказал ему связаться с преподобным и услышал гудки: один, второй, тре…

— В чем дело, мой мальчик?

— Сэр, мы его нашли. Он только что приехал. Пробыл в номере с полчаса. Мы с Верном собираемся заглянуть к нему в гости и оставить на стене мозги и волосы. Просто хотели…

— Нет, нет, нет! — поспешно воскликнул старик. — Разве вы не слышали? В городе сегодня ночью уже стреляли, Тельма замочила какого-то наркомана. Черт побери, если еще и вы откроете пальбу, мы получим самый настоящий Додж-Сити.[27]Сюда нагрянет полиция штата, ФБР и все остальные. Готов поспорить, они уже здесь.

— Папа, да я пришью его за десять…

— Нет, мой мальчик. Я передумал. Слишком велик риск. Нам предстоит большая работа. А сейчас я хочу, чтобы вы с Верном отправились в Бристоль. Уверен, этот старик поселился в квартире своей девчонки, адрес у меня есть. Ждите его там. Когда большая работа будет выполнена, старик вернется туда. Вот тогда-то вы его и прикончите, и дело будет сделано, как подобает Грамли.

— Да, сэр. Означает ли это, что, поскольку мы не будем участвовать в большой работе, мы не получим свою долю…

— Нет, не означает. Вы полностью получите то, что вам причитается. Просто вы не вернетесь в лагерь, потому что после дня гонок нас там больше не будет, мы разлетимся на все четыре стороны. Вы перезвоните мне через неделю, и я отдам вашу долю. Как и было обещано.

— Спасибо, папа.

— Ты меня понял?

— Понял, сэр.

Эрни захлопнул телефон.

— Ну, что делаем? — спросил Верн.

— Кури, если у тебя есть, — ответил Эрни, доставая сигарету.

Боб наградил себя хорошим сном, без чего вынужден был обходиться последние два-три дня. Ему пришлось дать показания в управлении шерифа, и он вернулся в мотель уже после полуночи. Боб подпер стулом дверную ручку, чтобы задержать непрошеных гостей, положил под одеяло подушку, изображающую спящего, и устроился в ванне, не разуваясь, подложив под голову «кимбер» 38-го калибра. Спал он долго и крепко, хотя один раз ему приснился его отец, говоривший, как он разочарован в том, каким человеком стал Боб. Однако этот лейтмотив звучал так часто, что больше его не тревожил. Такова была расплата за счастливую привилегию быть сыном великого Эрла Свэггера.