Светлана Марковна закрыла глаза и упала обратно на подушки.

— Но пару недель уже прошли! — заволновалась Таня, все-таки ляпнула лишнее! — А все в порядке!

— Нет, не в порядке! Не в порядке! Я не могу так больше! Это какая-то медленная казнь! Если не можете меня спасти, назначьте хотя бы дату! Это же невыносимо! Это бесчеловечно!

— Но, Светлана Марковна, как? Что я могу сделать?

— Уйдите! Оставьте меня!

— Но Вадим должен привезти елку!

— Ненавижу вас и вашу елку! Ненавижу! Уйдите! Вы мне противны! Вы ужасная, неопрятная, запустившая себя женщина! Почему вы должны жить, а я — умереть? Уходите! От вас пахнет потом!

Таня вскочила, помчалась на кухню, по пути споткнувшись о Чапу. Сгребла свои бумажки, захлопнула дверь.

И помчалась к себе, чтобы там упасть в любимый угол на кушетке и повыть обо всем. Тридцать первое декабря…

Но едва она открыла дверь, как услышала нестройное пение Ирины Павловны и Игоря. Бутылка на столе, дым столбом, «виновата ли я, что мой голос дрожал»…

Тане вдруг стало так муторно, что пришлось прислониться к стене. А потом тихонько уйти незамеченной.

Вадим приехал на площадку. Раньше ему приходилось наблюдать за съемочным процессом, и вообще он был человеком земным, реалистичным, так что волшебное слово «съемка» не могло вывести его из состояния равновесия. Но то, что он увидел, все же напрягло. Площадка была пуста и мрачна. Вяло возился одинокий мужичок, выставлял свет и сердито посматривал в сторону заказчиков.

— Это что? — спросил Вадим.

— Это все, — ответил режиссер. — За те деньги и с той срочностью, которую мы заказали, вот только так!

— Секунду… Я подписывал тот бюджет, о котором и договаривались!

Режиссер замялся, занервничал.

— И мы, кажется, еще позавчера смотрели вашу студию здесь же, в этом здании? Вполне приемлемая была студия!

— Ну, тут же как бы… Тридцать первое число, все-таки… А предприятие государственное. У них сегодня выходной, все двери — под печать, студия тоже. Я и эту комнату с трудом упросил открыть…

Вадим только руками развел. Что тут говорить? Компаньон, мрачно наблюдавший за происходящим, только вздохнул:

— Вадимыч… Ну честное слово! Новый год у всех! Один ты кипешишь! Приперло тебе тридцать первого снимать! Потерпи три дня, люди протрезвеют, все снимем, как планировали!

— Подождать три дня? — Вадим был просто в ярости. — Я месяц жду! Меня ваш глобальный форс-мажор доведет до греха! Я кого-то убью!

— Ну, убей! Убей, успокойся и иди отмечать!

Вадим внимательно посмотрел на них на всех. На утомленного компаньона, на понурого режиссера, на притихших где-то там, за фоном, нетрезвых рабочих.

— То есть, саботаж?

— Ну, если ты хочешь всему давать имена…

— Ну правда! — опять возник режиссер. — Новый год! Не по-славянски как-то — работать в Новый год! А вот через три дня…

Вадим отвернулся, чтобы не слушать. Потом и вовсе вышел, хлопнув дверью.

— Нервный он у вас такой! — заметил режиссер.

— Ага, — компаньон сунул сигарету в зубы. — Ему в Москве чувство юмора отбили…

— Ну правда? Кто тридцать первого работает?

— Кстати, — компаньон посмотрел на режиссера недобро, — ты какого хрена про бюджет трынданул? Я тебя просил про бюджет говорить? Ты что, не знаешь, что мы его с тобой на двоих освоили, нет? «За те деньги»… Больше не жди от меня халтур, понял?

— Не, ну я не намеренно! Это эмоциональный всплеск! Буквально вырвалось!..

— Значит, будем штрафовать! Каждый эмоциональный всплеск — сто условных единиц! Вопросы есть?

— Нет.

Режиссер очень расстроился.

Таксист привез все необходимое на удивление быстро.

Всего-то через час после поступления заказа. Оля сформировала подарки, с удовольствием приклеила блестящие бантики, надела белые меха, близкие к Снегурочкиным. Можно идти.

Сначала — к Игорю. Нет, к Игорю… никогда…

К Игорю позже.

Надо начать издалека.

Оля звонила и звонила, а за дверью все лаяла и лаяла собака. Потом дошаркала и хозяйка и спросила слабым голосом:

— Таня, это вы?

— Нет, это Оля! Ваша соседка со второго этажа! — игриво крикнула Оля. — Дед Мороз и Снегурочка передали вам подарки и попросили вручить их!

— Мне ничего не надо!

— Но Дед Мороз обидится и в следующем году не приедет!

— В следующем году я умру!

Оля застыла с улыбкой и пару секунд стояла, как дурочка, с совершенно пустой головой. Потом пискнула что-то вроде: «С Новым годом, с новым счастьем!» и убежала во вторую квартиру.

Во второй Лилия Степановна жарила-парила, готовилась к Новому году. По квартире бегал счастливый Алешенька и ловил гелиевый шарик.

— Кто там? — спросила Лилия Степановна из кухни. — Таня, вы?

— А что это все Таней интересуются?

— Ой, Оленька! Красивая какая! — Лилия Степановна выглянула из заплывшей паром кухни. — С наступающим вас! Счастья вам! Здоровья!

— Вам тоже! — Оля протянула корзиночку. — Вот, встретила Деда Мороза! Он передал вам кое-что!

— Боже, как приятно! — Лилия Степановна всплеснула руками, немедленно прослезилась. — Вы добрая! Добрая, великодушная! Пусть в следующем году вам очень повезет!

— А мне уже повезло! Я сегодня еду в рекламе сниматься! А потом сразу в ресторан Новый год встречать!

— Правда? Ой, а у нас Алешенька тоже в кино снялся, в музыкальном! Вы знаете?

— Алешенька? — Оля страшно удивилась. — Да ну?

— Да! Настенька организовала!

— Какая?

— Ковалева Настя… А вы знаете, что у них и фамилии одинаковые?

— У кого?

— У квартиранток моих! Только одна Настя беленькая, а вторая — лысенькая! Так вот та, которая лысенькая, она и пригласила Алешеньку на съемку! А та, которая беленькая, сейчас уже почти моя невестушка!

— Да вы что? Да ну, не может быть!

— Ну, вот так вот! — Лилия Степановна пожала плечами, она и сама не очень верила в счастливый исход этого эксперимента, но что тут поделаешь…

— И где она, Настя эээ… беленькая?

— Елку наряжает.

Беленькая, Настя Первая, действительно наряжала елку. Наряжать елку — дело приятное, не в лом. Плохо, что игрушки левые, из помутневшего стекла, неяркие, некрасивые, вообще никакие. Лилия Степановна как достала их с антресолей — Настя Первая чуть не рухнула. Ну как можно новогоднюю елку таким шлаком покрывать?