я подался вперед, чувствуя, что вновь теряю спокойствие. У меня вырвался удивленный возглас, потому что вместо бесплотного духа передо мной стояла красивая женщина, дерзкая лицедейка. И тут меня подтолкнул инстинктивный, неудержимый импульс – реакция на мое прежнее легковерие: я потянулся к длинной вуали, которая окутывала ее голову, и резко дернул. Вуаль почти полностью спала, и я воззрился в упор на статную красавицу лет приблизительно тридцати пяти. С одного взгляда я оценил все целиком: длинное черное одеяние, бледное, измученное горем лицо с гримом, делавшим его еще белее, ясные, блестящие глаза того же цвета, что у отца, и негодование в ответ на мою дерзость.

– Не для того, полагаю, вас послал сюда мой отец, чтобы я терпела от вас оскорбления! – крикнула она и, быстро схватив один из подсвечников, устремилась к двери. На пороге она помедлила, опять смерила меня взглядом и, вытащив из кармана кошелек, с возгласом: «Вот ваши деньги!» царственным жестом швырнула его на пол.

Колеблясь между изумлением и стыдом, я стоял на месте и наблюдал, как она выходит в холл.

Потом подобрал кошелек. И тут же раздался громкий крик и шум – что-то упало. В следующий миг, спотыкаясь, уже без подсвечника в руке, женщина вбежала обратно.

– Отец… отец! – с выпученными глазами крикнула она и кинулась ко мне.

– Ваш отец? Где?

– В холле. У подножия лестницы.

Я шагнул к двери, но женщина схватила меня за рукав.

– Он в белом, – крикнула она, – в рубашке! Это не он!

– Ваш отец дома, в постели, он тяжело болен.

Она внимательно, испытующе вглядывалась в меня.

– При смерти?

– Надеюсь, что нет, – ответил я неуверенно.

Она застонала и закрыла лицо руками.

– О господи, я видела его призрак!

Насмерть напуганная, она продолжала цепляться за мою руку.

– Его призрак? – в изумлении повторил я.

– Это расплата за мое затянувшееся сумасбродство! – продолжала женщина.

– Ах нет, это расплата за мою бестактность… за мою грубость!

– Уведите меня отсюда, уведите! – взмолилась женщина, не выпуская мою руку. – Не туда, бога ради, только не туда! – вскричала она, когда я двинулся было к холлу и парадной двери. – Вон туда, к черному ходу.

Подхватив со стола другой подсвечник, она повела меня через соседнюю комнату в заднюю часть дома. Оттуда, из судомойни или буфетной, имелся выход в сад. Я повернул ржавый запор, и мы вышли на прохладный воздух, под звезды.

Моя спутница плотнее закуталась в свое черное одеяние и, ненадолго задумавшись, остановилась. При всем волнении я не мог не испытывать острейшего любопытства. Взбудораженная и бледная, она в сумеречном освещении поражала своей живописной красотой.

– Все эти годы вы играли в весьма необычную игру, – проговорил я.

Она глядела исподлобья и, судя по всему, не хотела отвечать.

– А я ведь верил, когда сюда шел, – продолжал я. – В прошлый раз, три месяца назад, – помните? – вы очень меня напугали.

– Да, игра необычная, – ответила женщина наконец. – Но другого выхода не было.

– Разве он вас не простил?

– Простил, потому что считал умершей. А в жизни моей были вещи, которых он простить не мог.

Я поколебался, но все же спросил:

– А где ваш муж?

– У меня нет мужа. И никогда не было.

Жестом остановив дальнейшие расспросы, женщина быстро пошла прочь. Я вместе с ней обогнул дом и вышел на дорогу; она беспрерывно бормотала: «Это был он… он!» На дороге она остановилась и спросила, в какую мне сторону. Я указал направление, и моя спутница сказала:

– Мне в другую сторону. Вы пойдете к моему отцу?

– Прямиком, – заверил я.

– Дадите мне завтра знать, что вы там застанете?

– Охотно. Только как с вами связаться?

Женщина стала растерянно оглядываться.

– Напишите записку и положите под этот камень. – Она указала на один из лавовых камней в ограждении старого колодца. Я дал обещание, и она распрощалась. – Я знаю, куда идти. Все в порядке. Это старая история.

Быстро удаляясь во мрак в своем темном летящем одеянии, она напомнила мне фантастический образ, знакомый с нашей первой встречи. Я следил за ней, пока она не скрылась из виду, и только после этого широким шагом двинулся к городу, а там прямиком к желтому домику у реки. Я взял на себя смелость войти без стука и беспрепятственно добрался до комнаты капитана Даймонда. У двери, на низенькой скамье, сидела, сложив руки, мрачная Белинда.

– Как он? – спросил я.

– Отошел.

– Умер?

Всхлипнув, она поднялась на ноги.

– Теперь он дух – с другими наравне!

В комнате лежал старик, затихший и окоченевший, теперь уже навсегда. Тем же вечером я составил записку, чтобы утром положить ее под камень у колодца, но судьба не дала мне выполнить обещание. Ночью я спал плохо, что и понятно, и, не находя себе места, встал и принялся ходить по спальне. Взглянув в окно, я заметил в небе на северо-западе красное зарево. Горел какой-то дом в окрестностях, причем пожар разбушевался вовсю. Где-то там находилось место моих вечерних приключений, и, стоя у окна, я вдруг вспомнил и осознал: ту свечу, которая сопровождала наше бегство, я загасил, но был и другой подсвечник, с которым женщина выходила в холл и которую – один Бог знает где – выронила в испуге. Днем я с запиской отправился в путь и свернул у знакомого перекрестка. Дом с привидениями представлял собой кучу обгоревших балок и дымящейся золы; крышку колодца сорвали те немногие соседи, кто нашел в себе смелость для борьбы с пламенем, которое наверняка сочли дьявольским промыслом. Камни ограждения были разбросаны, истоптанная земля вокруг превратилась в жидкое месиво.

1876

Джеймс Брандер Метьюз

1852–1929

Вздорные призраки

Красавец-лайнер на всех парах рассекал тихую гладь Атлантики, с каждым часом приближаясь к американским берегам. На листках с расписанием и картой маршрута, отпечатанных пароходной компанией, рейс помещался в графе «туда», хотя почти все пассажиры плыли «обратно» – возвращались домой после заграничного летнего отдыха и считали дни до той долгожданной минуты, когда увидят наконец свет маяка на Файр-Айленде. На подветренной палубе у входа в каюту капитана, которая в дневные часы служила салоном для пассажиров первого класса, уютно устроилась небольшая компания американцев. Герцогиня (в пассажирской ведомости она значилась как миссис Мартин, но друзья и знакомые звали ее Герцогиней с Вашингтонской площади) и Бэби ван Ренсселар (младшая из двух сестер, она навсегда осталась для своей родни маленькой, хотя могла бы уже обладать правом голоса, если бы таковое распространялось на представительниц слабого пола), – так вот, Герцогиня и Бэби ван Ренсселар обсуждали приятный английский голос и не то чтобы неприятный английский акцент бравого молодого лорда, направлявшегося тем же рейсом в Америку за новыми впечатлениями. Дядюшка Ларри и Дружище Джонс затеяли спор – какое расстояние пройдет корабль за следующие сутки; каждому хотелось подбить другого на пари.

– Ставлю два к одному, что четыреста двадцать мы не