дела, постоянная работа, весь день топтаться у ворот отделения мало кому время позволяет. И у меня, кстати, тоже серьёзные планы на день, а вечером так вообще ещё и показательный расстрел младшего сотрудника. Да-да, Яга мне сама обещала, а она слово держит…

– Всё, Никитушка, собирайся! – В горницу заглянула раскрасневшаяся бабка. – Поедем с тобой в энтот святой монастырь.

– А… город на кого оставим?

– Да ничего с твоим городом не случится. Стояло же Лукошкино до тебя, небось и сейчас под землю не провалится. А ежели что весомое, так Еремеев со стрельцами на посту.

– Хорошо. Я готов. Только возьму планшетку и блокнот.

– Ты, милай, не спеши, – чуть осадила моё рвение наша эксперт-криминалистка. – Поедешь в телеге под сеном, Митенька запрягает уже.

– Так он тут?

– А куда ж он денется, – недобро усмехнулась глава экспертного отдела. – За все грехи отвечать надобно. На сей раз он в конюшне отсиделся, но теперича, как народ рассосался, пущай за дело берётся. Да и кому кобылой-то править, не я ж, старая, за вожжи возьмусь?

Однако на деле Митя категорически отказался прямо сейчас ехать через весь город, нарываясь на разборки с горячими родственниками всех рыжух Лукошкина. Пришлось разрешить ему остаться на секретном задании, контролируя трёх женихов беглой царевны. Ну то есть позволил ему переодеться, изменить внешность и пройтись по кабакам, держа граждан Бельдым-бека, Сосо и фон Паулюсуса под тихим и негласным наблюдением. Причём денег на выпивку не дал, пусть это будет ему уроком…

А из ворот отделения нас вывез Фома Еремеев. Стрелецкий сотник привычно завалил меня сеном, взялся за вожжи, причмокнул губами, и рыжая кобыла тряско пошла вперёд. Я даже думал, что успею с полчасика подремать, закрыл глаза и расслабился, но…

– Стопорись-ка, стрелец-молодец, – разбивая мои мечты, задержала телегу бабка. – Чёй-то там такое громкое со стороны Базарной площади доносится?

– Вроде как дьяк кричит, – спокойно пожал плечами Фома Еремеев, но натянул поводья.

Наша кобыла встала, я осторожно разгрёб сено, максимально напрягая слух, хотя в последнем нужды не было: дребезжащий от нездорового энтузиазма голос гражданина Груздева, подобно церковному набату, разносился на целые кварталы.

– Свершилося, православные! Грядёт конец свету али уже как бы не пригрёб! Настал апокалипсиса верный час, ибо мёртвые из гробов восстали-и!

Судя по тому, что ему никто не возражал, всем было жутко интересно. И не потому, что какой-то там мертвец где-то воскрес – у нас тут по всему городу недавно мёртвые немцы друг за дружкой косяком воскресали. А просто потому, что знали: с чего бы ни начал свою дурную речь мстительный дьяк, закончит он по-любому смертным проклятием всей милиции…

– Фома, будь другом, подвези поближе, – тихо попросил я. – Мне же тоже любопытно!

– А любопытной Варваре на базаре знаешь что оторвали? – попыталась урезонить меня бабка, но я знал ответ и был непреклонен:

– Нос!

– А любопытному китайцу?

– Сотник Еремеев, вперёд! – не ввязываясь в рифмованную дискуссию, приказал я, и Фома дёрнул поводья, прищёлкнув языком.

Через пять минут слышимость заметно улучшилась…

– Днесь был я в том отделении, прости его, Господи, за грехи смертные, ибо несть ему прощения ни на земли, ни на небеси! Взашей гнали меня, сирого, заступника вашего пред царём-батюшкой, коий и не ведает, какую змеюку подколодную пригрел на грудях своих белых…

Картинка, нарисовавшаяся у меня в голове, была слишком вульгарна, чтоб описывать её в деталях. Одного бородатого Гороха в чёрном лифчике хватило, чтоб меж лопаток побежали мурашки. Чего с этими грудями делала змея, почему-то с Митькиным профилем и в моих погонах, даже предполагать не хочу, самому страшно…

– Дык я же с горя великого, за русский народ радеючи и по славе государства любимого страдаючи, крепостью духа исполнился, Господу Богу помолился, да и… на кладбище побёг! Туда, где за оградою, в земле неосвящённой, душегуб Никитка-участковый покоится. И чего ж энто я там вижу, а?!

…А вот тут я понял, что, пожалуй, выслушал достаточно, как здесь выражаются, пора и честь знать. В смысле сваливать отсюда подобру-поздорову, пока этот глашатай социальной справедливости нас не заметил и не сопоставил дважды два. Хотя, кстати, не факт, что дьяк у нас таблицу умножения знает. Но обсчитывать при выдаче жалованья умеет преотличнейше…

– А могила-то евонная и вскрыта! А в гробу-то евонном никого и нет! Убёг, родименький! Вот ведь просил же вбить ему кол осиновый в сердце, покуда его не зарыли… Ить всем же спокойнее будет, а теперь что?! Теперича обрёл сыскной воевода лицо своё истинное, и по ночи станет бродить по улицам нашим упырь в милицейской форме!

– Да будя врать-то… – наконец не выдержал кто-то из мужиков.

– Я вру?! – Голос дьяка Груздева наполнился таким драматизмом, что куда там Кобзону с песней про юный Октябрь и важность первого шага. – А вон гляньте-ка на соседнюю улицу! Видите, как сама Яга – костяная нога, глава отдела богомерзкой экспертизы, из Лукошкина в Испанию католическую эмигрирует? Чует, поди, что и за ней, старой, упырь страшный придёт?! И всё ихнее отделение перекусает, а успокоится, тока когда всех упырями наглыми сделает! Вот тогда уж и держись за шапки, добрый люд лукошкинский…

Увы, моя шибко умная домохозяйка не придумала ничего умнее, как свистнуть лошади.

– Гони, сотник, ежели жизнь дорога! – подпрыгивая вместе с телегой на ухабах, орала Яга. – Да не твоя, не боись, а дьяка Фильки… У меня нынче нервы ненадёжные, пришибу с маху клюкой, не помилую! Быстрой смерти не обещаю, но и в ранг мучеников спиногрыза энтого кособородого вводить не хочу. Гони, гони давай!

– Держи ментов, православные-э-э… – с тяжким душевным надрывом неслось нам вслед, но рыжая кобыла мчалась, словно мифический Пегас, и хоть за нами никто не гнался, из городских ворот Лукошкина мы вылетели так, будто нашу телегу в зад пнули!

Стражники у ворот даже не поняли, что мимо них просвистело. Кобыла закусила удила, и хоть как-то притормозить её сотник Еремеев смог за поворотом в сторону речки Смородины, в берёзовом перелеске. Мы, все четверо, отдышались, бабка поправила платочек, Фома вытащил из сена упавшую шапку, я выплюнул попавшую в рот соломинку, кобыла нервно стряхнула пену с удил и одарила нас самым мстительным взглядом.

– Кто-нибудь может мне объяснить, с какого перепугу мы так резко дёрнули наутёк?!

– Дак ить дьяк же, Никитушка…

– Гражданин Груздев, как всегда, трепался на публику, ничего большего! – твёрдо пресёк я всяческие попытки жалких оправданий не по существу. – Вы могли просто при всех дать ему подзатыльник, и он бы заткнулся. А теперь, видя наше бегство, полгорода