— Что вы о ней знаете?

— Ничего особенного. Живет на деревьях.

— Размер?

— Они высоко летают. Ну, до полуметра в размахе крыльев.

— А сколько крыльев?

— Два, наверное? А может, четыре? Не считал.

— Восемь, — поправил меня Родригес, не отрываясь от бумажек. — И шесть пар ног. Мне один раз ребята принесли. Я хотел сохранить, отвезти домой, но моль съела.

— Вы можете мне поймать хотя бы один экземпляр? — настаивал профессор.

— Когда же? Сейчас их нет. Будут деревья, будут и бабочки. Поэтому вам и советуют приехать через три месяца. Налюбуетесь в свое удовольствие. Только пахнут они сильно. Как цветы на дереве. Хуже нашатыря.

— Неважно, — отмахнулся Теодор. — Пахнет — не пахнет, какое до этого дело науке, если ни в одной коллекции мира нет целого экземпляра. Если никто не знает жизненного цикла этого существа, если только у меня есть идеи по этому поводу…

— Так какие же у вас идеи?

Всегда так — ты занимаешься делом, а тут приходит дядя Теодор с идеями.

— Мои идеи касаются жизненного цикла этих существ.

— Так зачем же в шахту лезть?

— Послушайте, Ли, а вы не задумывались, откуда появляются ваши радужницы?

— Из репы. Откуда же еще?

Это мое заявление ввергло нашего гостя в полную растерянность.

— Вы так думаете? Вы сами догадались или видели?

— Им неоткуда больше браться, — сказал я.

— Тогда пошли в шахту. Мы там найдем куколок.

— И что дальше?

— Дальше? — Теодор не уставал изумляться моей наивности. — Мы будем разводить радужниц на Земле, вы знаете, что представляет собой материал, из которого сделаны эти крылья? Это же самый красивый, самый прочный, просто невероятный материал!

Родригес извлек из килы бумаг метеосводку на ближайшие дни.

— Поглядите, — сказал он Поляновскому. — Температура уже поднялась выше нормы. Сегодня в полдень уровень солнечной радиации достигнет критического. Вы видите, я пошел вам навстречу, вызвал Ли и, ничего не рассказывая ему, предложил спуститься в шахту. Его мнение совпадает с моим. Так что вопрос закрыт. Завтра вы посмотрите на появление побегов, зрелище, скажу я вам, исключительное, приезжают операторы, художники. Потом вы поймаете бабочек, и мы в этом вам с удовольствием поможем.

— Сейчас мне нужны не бабочки. Необходимо отыскать ранние стадии метаморфозы. Когда начнется лёт бабочек, будет поздно. Неужели вы не понимаете?

— Все понимаю, но в шахту не пущу, — сказал Родригес. — Окончательно.

Он потянулся к селектору, потому что в самом деле с минуты на минуту должны появиться гости, их надо было размещать: каждый уверен, что именно он — главная фигура на торжестве.

— Космодром? — спросил Родригес. — Второй с Земли еще не прибыл?

— Я попаду в шахту. И не думайте, что сможете меня остановить. Меня пытались останавливать куда более сильные личности, чем вы, — объявил Теодор.

— И как? — спросил Родригес, который тоже относил себя к сильным личностям.

— Ничего не вышло|—Теодор захрустел суставами, развернулся и сделал невероятной длины шаг, вынесший его из комнаты.

— Вы хорошо устроились? — спросил ему вслед Родригес голосом гостеприимного хозяина.

Поляновский ничего не ответил. Родригес повернулся ко мне:

— Ты за ним присмотри. Он и в самом деле может туда полезть.

— У шахты дежурный.

— И все-таки подстрахуй. Если профессор потонет, нам с тобой этого мировая наука не простит.

Я ушел. Над долиной, голой, серой, скучной до отвращения, металась холодная пыль. Во впадинках лежал иней. Приближался вечер. В воздухе была какая-то тревога, напряжение, которые всегда предшествовали взрыву весны. Над долиной дул ветер, и пыль вздымалась у куба шахтных подъемников, засылала подъездные пути и валом скапливалась у кольца сушильной фабрики. В темнеющем небе возникла зеленоватая полоса — садился корабль. До космодрома двести километров. Мне страшно хотелось туда. Меня тянула сама атмосфера космогородка, где много незнакомых людей, где суматоха и шум, куда сваливаются с неба новости. Я вернулся к Родригесу и отпросился съездить за гостями. Все равно кому-то придется гнать туда вездеход.

Вернулся я из космогородка поздно, было почти темно, луны, а их здесь штук тридцать, по очереди выкатывались из-за горизонта и неслись по небу. Я прошел к шахте, посмотреть, все ли в порядке. На вершине холма, у будущего ствола, я нашел ребят из первой смены. Они окружили бугор и спорили, пойдет ли завтра росток. Бугор подрос за день, был уже с меня ростом. Я сказал, что завтра росток еще не пойдет, и мне поверили, потому что я здесь протрубил уже пять сезонов и хожу в ветеранах. Теодора я за вечер нигде не видел и, по правде сказать, забыл о нем. Мало ли чайников попадает к нам на планету. Я спросил, кто дежурит у шахты, и мне ответили, что дежурит Ахундов. И я пошел спать.

Росток меня мало интересовал. Я видел это уже пять раз. В конце концов даже самое восхитительное зрелище, ради которого люди пролетают пол-галактики, может надоесть. Для них это чудо, для меня — работа. Я начал собираться в горы. Каренина показала мне одну пещеру, где на стенах были чудесные кристаллы изумруда. Я хотел привезти друзу Люцине. До гор добираться полдня, да еще по пещере идти день, не меньше.

Я улегся спать часа в два ночи. А еще через час меня разбудил Родригес и спросил, когда я видел Теодора Поляновского. А я его весь вечер не видел. Что я ему, нянька, что ли?

— Его нет в комнате. И нигде на территории нет.

— Потыкается в шахту, вернется, — сказал я. — Там Ахундов. Не пустит.

— И все-таки…

В общем, я оделся и проклиная энтомологию, пошел к подъемнику, чтобы узнать, не видал ли Ахундов этого Теодора.

Ахундов Теодора не видел. По простой причине: Ахундов был выключен. Видно, Теодор подошел к нему сзади, приложил ему к носу тряпку, пропитанную наркотиком, и Ахундов заснул. Виноваты мы сами. Привыкли, что здесь всякая живность появляется лишь летом, и пока росток не пойдет, опасаться нам нечего, да и кто по доброй воле полезет к нам в шахту? Ахундов сидел перед входом, любовался звездами и никак не подозревал, что на него совершат такое покушение.

Пришлось вызвать Родригеса и доктора, приводить Ахундова в чувство и выяснять, что тот никакого Теодора не видел.

И тогда Родригес сказал:

— Просто не представляю, что теперь делать, — и посмотрел на меня.

— А какая последняя сводка? Может, он сам выберется?

— Сводка никуда не годится, — сказал Родригес. — Да ты же слышишь.

Я слышал, как из-под земли шел гул. Шахта набирала силу.

— Тогда я пойду, — сказал я.

— Кого с тобой послать? — спросил Родригес.

— Никого. Одному проще.