же! — орет, как потерпевшая, собирая еще больше зрителей.

— Вы с кем-то меня перепутали. — говорю ей, а она как не в себе, продолжает горлопанить.

— Да, Лерочка Звягина, тебя не спутаешь! — выдает она, и я вздрагиваю. И не только я.

Эти ее слова приходятся не одним ведром ледяной воды, а сразу двумя. Одно на голову мне. Второе — Кириллу.

Глава 41. Все пропало

— Что? — в ужасе шепчу я, но смотрю уже не на женщину, а на Кирилла.

Он ведь ей не поверит? Не поверит?

Я не дышу, пытаясь понять, что значит, это хмурое выражение лица?

— Женщина. За клевету сажают, прекратите этот цирк, — говорит ей Кирилл, и я с моих плеч слетает такая тяжесть, что слезы наворачиваются от счастья. Боже, как штормит от эмоций.

— Цирк? А как тебе это?! — заявляет она и лезет в сумочку за телефоном.

Понятия не имею, что она там показывает, но выражение лица Кирилла становится мне приговором.

Он ей верит? Верит?

— Нет, — мотаю я головой, отступая назад.

Я столько ему врала, какой только не выглядела в его глазах, но я отчаянно хочу, чтобы сейчас он верил мне, а не ей.

— Я ничего не делала, — шепчу ему, а его грозный взгляд, вдребезги разбивает все мои надежды.

— Не делала? Тогда что все это значит? — орет дамочка, но я ее почти не слышу. Я ничего не слышу, будто мир погружается в вакуум. А лица ошарашенных прохожих с осуждением в глазах затираются в пятна. Я вижу только Кирилла. И его приговор.

— Нет, — мотаю головой, отступая все дальше.

Его взгляд меняется. Глаза округляются и он тут же летит ко мне. Что? Почему?

— Лера! Машина! — доносятся словно в замедленном действии его слова, я кидаю взгляд в сторону, но не успеваю ничего понять. Вижу только свет, а затем все кружится и темнеет.

Мне… больно….

Я просыпаюсь под монотонный поиск прибора, отсчитывающего пульс. Это мое сердце он отслеживает? Ой. Голова трещит так, будто ее сначала на части раздавили, а потом собрали. Точно! Скандал! Авария! Кирилл!

Едва открываю глаза, как чуть ли не слепну от яркого света, но я заставляю себя вглядываться сквозь рябь зрения, надеясь увидеть Кирилла. Больничные стены, пищалки, капельница. А его нет! Нет!

Зато тут другой Соколов.

Антон! Тот самый ночной кошмар, который, едва заметив, что я открыла глаза, начинает орать.

Благо, слова сливаются в монотонный гул, и я почти не слышу его упреков и обвинений. Мне больно. Не только в локте и колене.

Пытаюсь пошевелить пальцами — работают. Руки и ноги двигаются, значит, я не калека. Вообще легко отделалась, кажется.

На смену физической боли, приходит душевная… Все мысли о Кирилле и о том, что произошло. Он не поверил мне. Не поверил…. От этого невыносимо больно.

— Ты меня вообще слышишь?! — рычит Антон, вырывая из мыслей.

— Слышу, — киваю, к собственному сожалению.

Вот только ничего нового он не говорит. Поет оды моей бездарности и глупости.

— А что за скандал там был с чужим мужем? — рявкает он. — Я, кажется, говорил тебе про репутацию!

— Не знаю. Женщина сумасшедшая. — едва нахожу силы, чтобы произнести слова. Будто всю энергию выкачали.

— Черт с тобой! С этим сам разберусь и женщину твою найду. — фыркает Антон. — Ток попробуй еще с кем нибудь переспать! Тем более с Кириллом, Лера!

— Что? — охаю я и ловлю такой шок, что забываю о слабости собственного тела.

— Что? Думаешь, я не знаю, как ты таскалась с ним по бутикам? Как щенок на поводке! — плюется он, а я у меня руки чешутся влепить ему пощечину.

— Это для ужина. — цежу сквозь зубы.

— Не смей мне врать! — орет он, замахивается, и надо бы сжаться, а мне все равно.

Больнее уже не будет.

Смотрю на него, как на кусок мусора, и Антона аж передергивает, но руку свою он убирает.

— Плевать! Свадьба будет в субботу, Лера. Так что зализывай синяки, как знаешь или я тебя сам заштукатурю, — выдает этот гад.

— А операция Вари?

— Что операция Вари?! — рявкает так, что аж подпрыгивает.

Обезьяна недоделанная с претензией на хищность льва все равно остается обезьяной. Пусть и опасной.

— Пока не будет операции, замуж не пойду. — ставлю условие так четко, что сама невольно удивляюсь твердости в голосе.

Не знаю откуда она, но чувство, что терять больше нечего. Этот Антон уже в печенках сидит.

— Ты с дуба рухнула? Мозги все растеряла? — верещит как потерпевший. Меня сейчас стошнит от его голоса!

— Под колеса попала. И мозги на место встали. — отвечаю ему так спокойно, что сама не верю себе. — Операция, потом свадьба.

— Глянь, как осмелела! Это потому что защитничек нашелся? — чуть не плюется мне в лицо.

Фу, гадость!

— Это потому что защитить меня некому. Самой приходится.

— Да что ты. Тогда кто ради тебя под колеса кинулся? — рявкает он, и я вздрагиваю.

Что? Что он только что сказал?

— Повтори.

— Ох, какая гримаса. — ерничает Антон.

— Повтори, что ты сейчас сказал! — голос срывается на крик. Все внутри дрожит так, что вот-вот пальцы ходуном пойдут.

Я помню скандал. Помню, как шагнула на дорогу в полном шоке, помню, как ко мне летел Кирилл.

Нет! Нет. Он бы не стал рисковать собой ради меня. Тем более в тот момент!

— Что амнезия или послушать о подвигах хочется? — кривляется Антон.

— Скажи нормально, что ты имеешь в виду! — теряю терпение, а гада это забавляет.

— А то, что Кирилл оттолкнул тебя из-под машины. Сам чуть не подох.

Что?

Нет-нет-нет! Не может быть!

— Где он?! — слетаю с постели и тут же не падаю на ватных ногах.

— Сядь дура! Не зли меня еще больше! — рявкает Антон, хватает меня за предплечья и чуть ли не швыряет на больничную койку. — Что ты сейчас творишь, по твоему?

Орет, но я его почти не слышу, а тело, как назло слишком слабое, чтобы идти.

— Что с ним? — требую ответа, а гаденыш вспыхивает пуще прежнего.

— Живучий этот сын, ясно? Прохлаждается в другом конце коридора в вип-палате. Вот только тебя это не касается! Ты моя, заруби себе на носу. И только попробуй к нему приблизится, почка не только твоей сестре понадобиться, но и матери! — угрожает он мне, а мне словно крышу сносит.

— Слушай ты, ублюдок. Пытай меня сколько хочешь, но семью не трожь. Не будет операции, не будет свадьбы, понял? — рычу я. Вот бы еще встать, чтобы были силы. Но я его и взглядом сейчас