телевиденью нас пытались убедить, что в английском языке отсутствует синоним слова L'Insoumis. Хм... Но зато есть прекрасное слово Independence — «независимость», и не кажется ли вам, что «Richter Independent», или «Рихтер независимый» и есть самое верное и достойное определение?

Остальное имеет отношение уже только к нашей российской действительности. Оставим в стороне, что фильм этот, впервые продемонстрированный в Лувре еще 15 февраля 1998 года (а никак не спустя 10 месяцев после смерти Рихтера, как опять-таки было сказано по телевидению) и с того времени распространившийся по всему свету, у нас отсутствовал еще более года и мало-помалу тоже превратился в легенду. Но вот легенда рассеялась: Монсенжон собственноручно привез «тайну непокорного Рихтера» в Москву — для мировой премьеры на российском телевидении. Казалось бы, кому как не ему представить свой фильм телезрителям? При том, что кто-то рассказал бы нам немного о самом Монсенжоне. Так нет, вместо этого несколько на удивление неподготовленных слов Ю.Башмета. В какой-то мере Башмета можно понять: многих удивило, а его, конечно же, задело за живое, что в фильме даже не упомянуто его имя...

Ладно, как бы то ни было возвращение Рихтера состоялось, Бог даст теперь навсегда.

Почему же мне, много раз уже писавшему о Рихтере, так трудно это сделать сейчас? Вспоминается письмо Г.Нейгауза: «Славочка, дорогой! /.../ не могу отделаться от мысли, что все мои «высказывания» /.../ о Тебе — страшный вздор — не то! Прости! Мне следовало 50 лет писать/.../ чтобы написать о Тебе хорошо и верно /.../». Фильм Монсенжона несомненно намного приблизил к нам Рихтера, но никак не рассеял его тайну. Напротив, то, о чем большинство из нас могло только смутно догадываться, вдруг предстало во всей своей непостижимой огромности. Так бывает, знаете, когда издали смотришь на что-то гигантское — будь то гора или храм. На расстоянии кажется, что постигаешь увиденное, но по мере приближения гора эта или храм начинают все выше вздыматься над тобой и подавляют своим величием. «Большое видится на расстоянии» — это правда, но лишь в случае, когда надо было первоначально что-то увидеть. А потом нередко оказывается, что все, что ты себе самоуверенно вообразил, — «страшный вздор — не то».

А что же тогда то? Отстаньте, этого мы никогда не узнаем — на то Рихтер и Великий Посвященный. Лично мне эту, не вполне еще отчетливую в ту пору мысль точнее всего, пожалуй, удалось высказать около 30 лет назад стихами.

                             Слушая Вас,

                 Я кажется понял... Сальери!

         Вы играли Шопена — баллады и скерцо,

                  И еще интермеццо Брамса.

   Или, может быть, что-то другое — не важно, —

Во что все равно было трудно и страшно поверить.

                    Ну, как если бы вдруг

                       Вам открылись...

                Глубины и дали Вселенной,

      Тайны звезд, сокровенные жизни истоки!

      Но вы знаете: это прозренье — лишь сон,

                     Только сон наяву;

        А за ним — пустота... одиночество...

                  Чувства, подобные этим,

  И испытал я, когда Вы играли Шопена и Брамса.

  Или, может быть, что-то другое — не важно! —

                        И вот тогда-то

                     У края сверкающей

                             бездны

                          Искусства

                  Я... кажется... понял...

                           Сальери!

СВЯТОСЛАВ РИХТЕР И ГЛЕНН ГУЛЬД

Среди всех пианистов, заявивших о себе именно во второй половине 20 века, Глен Гульд — единственный (ну, может быть, еще Микеланджели), кто, возможно, сопоставим с Рихтером по гениальности. Впервые имя Гульд я, как и почти все в нашей стране, увидел в 1957 году на афишах, возвещавших о трех концертах в Большом зале Ленинградской филармонии. Дело было в конце по-летнему теплого мая, я как раз собирался ехать на дачу, в предшествующие две недели я уже несколько раз был в филармонии на концертах музыкантов с мировым именем и решил, что отменять поездку из-за какого-то неизвестного канадского пианиста не стоит. Через пару дней я вернулся, и вечером мне позвонил некто С.С., ныне широко известный петербургский композитор, в ту пору студент Ленинградской консерватории, и обрушил на меня поток каких-то бессвязных фраз. Оказалось, что он только-только вернулся с концерта Гульда и у него действительно нет слов, чтобы выразить то беспрецедентное впечатление, которое на него произвел этот 25-летний пианист. Многие годы я не мог себе простить, что упустил такую уникальную возможность.

Впоследствии прошло немало времени, пока записи Гульда стали регулярно звучать у нас на радио, появились компакт-диски, а тут еще вышла в переводе с французского книга Бруно Монсенжона «Глен Гульд», что и навело меня на мысль кратко рассказать об этом музыканте в контексте с часто сопоставляемым с ним Святославом Рихтером. Задача не для дилетанта, но если я уж как-то справился с темой Рихтер — Гилельс — Софроницкий, то можно рискнуть.

Сначала коротко биография Гульда. Он родился в 1932 г. в Торонто, играть на рояле первоначально, с 3 лет (!), обучался у матери, регентши церковного хора, затем поступил в местную Королевскую консерваторию, где помимо фортепьяно занимался также по классам органа и композиции. В 1952 г. отказался от дальнейших занятий, которые свелись к нескончаемым спорам с его основным учителем Альберто Герреро. К этому времени Гульд уже не раз выступал с концертами и на радио в Канаде, но за ее пределами оставался почти не известен. Мировую славу ему принесла предпринятая в 1957 г. поездка в Европу, во время которой он побывал и в Советском Союзе. Его концертная деятельность продолжалась еще 7 лет, после чего в возрасте 32 года Гульд неожиданно ушел со сцены с тем, чтобы всецело посвятить себя звукозаписи. Впрочем, это было далеко не единственное его занятие. Еще прежде он часто работал на радио и телевидении, готовя весьма оригинальные и необязательно посвященные музыке авторские программы, одно время читал лекции в разных университетах, много писал (статьи и книги) на самые разнообразные темы и сочинял музыку. При жизни (а умер Гульд в 1982 г. в возрасте 50 лет) он закончил только один Струнный квартет, но в его планах были наряду с камерными сочинениями также