новых друзей. В комнате Ян остановился и стал просто качать ее, как маленькую, потом продолжил движение и просто носил ее по комнате на руках, говоря: «Не понимаю, почему я не сделал этого раньше», – кругами – долго-долго, минут пять. Потом открыл дверь в спальню и положил Аню на кровать. Снял с нее платье и серьги, нижнее белье, и она сказала, что ей нужно в душ, тогда он снова взял ее на руки и понес в ванную. Поставил ее в ванну, сам тоже разделся и включил душ. На них полилась вода, и Аня посмотрела на мокрое лицо Яна, его разноцветные глаза, его приоткрытый рот – и впилась в этот рот губами. Она целовала его так, словно хотела припаять к себе, как спаивают между собой кусочки стекол – в нормальных витражах, настоящих, а не в той ерунде, которой она занимается. Все казалось сейчас ерундой – работа, города, люди, вещи, – важно было только то, как он налил на ладонь шампунь и стал мыть Ане волосы, как она размазала по телу Яна гель для душа – по рукам, по торсу, как омыла его ноги и как Ян ополоснул ей спину.

– Mo chuisle…

Уже засыпая, он сказал, прикрыв Аню одеялом:

– Утром я уеду работать.

– Да, я помню…

– Я уеду очень рано, а вернусь около пяти вечера. Я оставлю тебе там немного злотых. Сходи погуляй, купи себе что-нибудь.

– Хорошо.

Аня поцеловала его и закрыла глаза.

– 13–

Когда Аня проснулась, его уже не было, только на стуле у кровати висела голубая рубашка. Она надела ее и прошла в прихожую. На барной стойке, отделявшей кухню, лежало несколько купюр с изображением каких-то усатых-бородатых королей и орлом, смотрящим влево. Она с любопытством осмотрела каждую, а потом вышла из дома и подставила солнцу лицо.

Солнце заполнило ее целиком, пронизывая насквозь. Она огляделась и рассмеялась – было совершенно все равно, куда идти, она здесь ничего не знала, никого не понимала, но вокруг было отчаянно красиво. И Аня чувствовала, что вся эта красота принадлежит ей. Перед ней стелился проспект, мощенный красными кирпичами, и она вспомнила Элли из сказки. Но кирпичи были красными, а образ Элли сегодня совсем не вязался с тем, как чувствовала себя Аня. Тем не менее она пошла вперед, тихонько напевая:

– Мы в город Изумрудный идем дорогой тру-у-удной…

Над ней, словно большие зеленые зонты, колыхались кроны деревьев. Она смотрела на эти деревья, на этот проспект, на эти смешные вывески и шла вперед.

– Идем дорогой трудной, дорогой непрямо-о-ой[79]…

Аня свернула за угол. Она искала какое-нибудь кафе.

На ней была длинная бордовая юбка, ниспадающая тяжелыми складками, и легкое фиолетовое пальто. Волосы убраны наверх, в ушах длинные звонкие серьги. Она чувствовала, как изменилась ее походка, как выпрямилась спина, и шла грациозно и легко. Она чувствовала себя королевой этого города.

Войдя в кафе, Аня подошла к стойке и попросила кофе. Сейчас она была абсолютно уверена: ей можно все. Можно говорить на любом языке, заказывать любое блюдо, садиться на любое место. В кафе звучала музыка, пела Элла Фицджеральд, и Аня представила, что все здесь поют и танцуют. Что официант, поднося ей кофе, встает на одно колено с вытянутым на руке подносом, и она берет в руки чашку, а он встает и, расшаркиваясь, возвращается к барной стойке. В проходе со шваброй в руках танцует пожилая уборщица, за соседним столиком молодая семья с ребенком исполняет партию хора. Администратор кафе поет главную арию о красоте их блюд, вспорхнув на столик у входа. Блюда красивые. Люди красивые. Аня красивая. Они поют для нее.

Позавтракав, она пошла прогуляться. У нее еще были деньги, и она не понимала, сколько их у нее, и не хотела этого понимать, и была от этого страшно богата. Злотые рубли, полученные на сдачу, звенели в ее кармане. Она сама будто звенела и была полностью золотой.

Она вошла в какую-то галерею и купила небольшую глиняную тарелочку с надписью «Białystok».

Денег оставалось уже немного, и Аня просто пошла гулять по городу, среди аллей, причудливых розовых зданий, и ей улыбались встречные люди.

Устав, она вернулась домой. Приложила таблетку ключа к замку и вошла. Отперла дверь. Тут же, в коридоре, донага разделась, надела голубую рубашку Яна, прошла в спальню, легла и мгновенно заснула.

Ей приснился сон, как она пришла в гости к однокласснице Лене, и они весело болтали, обсуждая уроки географии, а Лена наливала чай. И вдруг Аня отвлекла ее чем-то, совершенно случайно, а Лена – тоже совершенно случайно – уронила чайник, полный кипятка, себе на колени. Аня вскочила, не зная, что делать, а Лена так закричала, что волосы на голове зашевелились. Прибежала Ленина мама и отнесла дочь на руках в кровать, хотя та была отнюдь не маленькой – ей было лет тринадцать, и она была довольно плотной, рослой, но мама схватила ее и понесла. Она уложила Лену, разрезала на ней джинсы и сняла, не трогая штанины на ошпаренных местах, а потом медленно-медленно отлепила пристывшую ткань, открывая бордовые пузыри. Мама положила что-то сверху, а потом ушла ненадолго и вернулась с картошкой, нарезанной тонкими ломтями, и стала укладывать на Ленины ноги – внахлест, как выкладывают яблоки на пирог. Лена продолжала громко плакать, и лицо ее было опухшим, покрасневшим и мокрым от слез, будто какой-то глупый пожарный ошибся или зло пошутил и направил воду из шланга не куда было надо, а на лицо. Лена плакала, а мама причитала:

– Боже мой, Леночка, как же это ты, что же ты…

У Ани было такое чувство, будто это она вылила чайник Лене на колени.

* * *

Через какое-то время ее разбудил стук. Она открыла глаза и поняла, что стучали в окошко за ее спиной. Аня раскрыла шторы и увидела Яна. На окне была чугунная витая решетка, и он стоял за ней, улыбаясь, и смотрел в окно. Аня распахнула створки и, насколько смогла, просунула сквозь прутья решетки лицо и поцеловала Яна. Он же впился в нее губами и долго не отпускал, и было смешно и неудобно, и Аня начала смеяться, но Ян продолжал ее целовать, протянув сквозь решетку руки и обхватив ее голову. А потом отпустил и вошел в дом.

Она встретила его на пороге, босая и в одной рубашке. Ян снова поцеловал ее.

– Устал?

– Так. Мне придется поспать пару часов, а потом мы погуляем.