— Не довольно ли? — тихо сказал Гефестион, когда Александр еще потребовал вина.

Но Александр поднял чашу, выпил до дна и приказал снова налить. Гефестион с грустью смотрел на него. Сам он был трезв.

Пир становился все шумнее, все веселее. Старики пели македонские песни. Шутки, анекдоты, хохот…

Неожиданно в нестройный шум пира влились звуки флейты. Появились флейтистки. Они пошли между столами, стройные, в эллинских одеждах, с венками на голове, наигрывая на флейтах.

Гости встретили флейтисток радостным ревом. Царь глядел на них туманными глазами; где-то он уже видел такие пиры — пьяные голоса, песни, флейтистки… Да, он видел все это на пирах своего отца Филиппа. И когда-то он презирал эти пиры…

Праздновали весь день с перерывами, с отдыхом. Засыпали на ложах, выходили в сад освежиться. И снова пили, ели, веселились…

Ночь наступила сразу, как только зашло солнце. Зажгли светильники. За колоннами дворца, в темноте сада, закачались красные языки факелов.

Одна из флейтисток, афинянка Таис, которая пришла сюда вместе с армией Александра, закричала, обращаясь к царю и его этерам:

— Царь македонский Александр совершил много прекрасных дел. Но самым прекрасным делом его будет, если он сожжет этот дворец Ксеркса, которым так тщеславятся персы. Ведь и Ксеркс когда-то сжег наши Афины. Как бы я хотела поджечь этот дворец Ксеркса! Персам не было бы большего унижения, если бы дворец их царей сгорел от руки женщины!

Отовсюду раздались пьяные крики:

— Подожжем дворец! Подожжем!

— Пусть царь начнет это дело. Это подобает только царю!

Александр вскочил. Не ради того, чтобы мстить персам за сожженные Афины, он предаст огню царский дворец. Но персидским властителям надо дать почувствовать, что они уже не властвуют на персидской земле. Они всё еще думают, что царство принадлежит Дарию, а не Александру. Так вот Александр сделает то, от чего персы придут в ужас и поймут, кто их настоящий властитель. Да, он это сделает!

Александр схватил факел и поджег тяжелый златотканый занавес. Этеры, с грохотом опрокидывая столы и ложа, размахивая факелами и светильниками, начали поджигать стоколонный зал. Таис торжествующе кричала, поджигая все, что могло гореть.

Это было странное, дикое зрелище: обезумевшие люди разрушали прекрасное здание, огни факелов метались над их головами, пронзительно свистели флейты, бессмысленные крики вторили им…

Гефестион молча встал и ушел из дворца.

Пламя охватило занавеси, ковры, украшенные золотом и серебром. Пламя взлетело вверх, занялись кедровые перекрытия.

В лагере увидели пожар. Воины поспешно тащили воду, чтобы заливать пламя. Но прибежали и остановились в изумлении — и царь и его гости сами поджигали дворец!

Македоняне обрадовались и тоже принялись бросать в огонь все, что попадало под руку. Они решили, что если царь разрушает Персеполь, значит, он задумал уйти навсегда из этой страны обратно, домой!

Каменная сказка Персеполя, для украшения которой везли кедры с Ливанских гор, а золото из Лидии и Бактрии, для которой Иония дала серебро и бронзу, а из Индии доставили слоновую кость, вдохновенная работа лучших мастеров Азии исчезала в огне.

Пьяная толпа орала и ревела от восторга. Тронный зал персидских царей разрушался. Проваливалась кровля. Падали тонкие резные колонны…

— Что ты делаешь, царь! — беспомощно повторял Парменион. — Что ты делаешь? Остановись! Пощади это прекрасное здание: ведь это памятник прежней персидской славы!

— Вот потому этот дворец и горит, — ответил Александр, — что это горит их слава!

Но когда огонь перекинулся в соседние покои, Александр приказал потушить пожар.

Подойдя к задымленному трону, Александр увидел, что каменная стела с изображением Ксеркса лежит на полу, и остановился в раздумье.

— Оставить тебя лежать под ногами за твой жестокий поход в Элладу? — сказал он, глядя в каменное лицо Ксеркса. — Или поднять тебя за твою доблесть?

Но постоял и молча отошел, оставив Ксеркса лежать.

Парменион не удержался, чтобы еще раз не упрекнуть Александра.

— Пусть знают персы, что их могущество умерло навеки! — упрямо ответил Александр.

И, чтобы еще раз доказать это, он отдал войску город персидских царей на разграбление.

— Это самый враждебный город из всех азиатских городов. Возьмите его!

Армия с ревом и ликованием обрушилась на цветущий Персеполь. Войско сразу заполнило криками и звоном оружия тихие улицы. Начался грабеж. Македоняне врывались в дома, убивали мужчин и через окровавленные пороги тащили плачущих женщин и детей для продажи в рабство. Сокровища, которых было полно в богатых персепольских домах, разжигали свирепую жадность. Хватали все, что попадало под руку, — серебряную и золотую утварь, роскошные одежды, окрашенные пурпуром и расшитые золотом. Ругались и дрались между собой, раздирали драгоценные ткани, чтобы не досталось одному. В безумье гнева отрубали руки тому, кто хватался за вещь, из-за которой спорили…

Вопли, крики, плач стояли над погибающим городом. Персеполь был разграблен и опустошен, безмолвные, мертвые дома стояли с разбитыми и распахнутыми дверями…

И все это случилось лишь из-за того, что царь Дарий не хотел принести покорности царю Александру.

Дарий, чью державу захватывали македоняне, скрывался в Мидии. Доходили слухи, что он опять собирает войско.

«Я вижу, он не покорится, — думал Александр, — пока я не возьму его в плен».

Город царя Кира Пасаргады встретил Александра подобающими царю почестями. Войско с шумным шарканьем грубой походной обуви, с гулким топотом конницы, с грохотом повозок растекалось по древним улицам, полным зноя. Жители прятались в домах.

Персидская стража отступила, пропуская Александра и его конных этеров в акрополь. Царский дворец, построенный самим Киром, встал перед ними величавый и светлый, будто сложенный из пластов густых солнечных лучей. Александр остановился, ноги его стали тяжелыми, едва коснулись ступеней широкой лестницы, — наверху, у входа, стоял Кир в длинных одеждах и глядел на него черными сумрачными глазами.

Александр на мгновение зажмурился. Но когда снова поднял ресницы, то увидел, что ему навстречу с низкими поклонами спускается перс, обыкновенный живой человек.

— Я хранитель дворца, царь, — сказал он, отдавая Александру земной поклон, как отдавал такой же поклон персидскому царю, — я жду твоих приказаний.

Александр пришел в себя. У этих восточных людей удивительные глаза, черные, как самая черная ночь, полные тайны. Будто эти люди знают то, чего ты не знаешь, а если захочешь узнать — не скажут…