со стула гимнастерку. — А что защищаешь ты, Юлиус?

— Я тоже защищаю свою.

— Зачем же ты все-таки пришел?

— Я пришел забрать тебя, брат. Давай бросим все это. Красных, немцев, местных розовых. Давай уедем в Швецию, к дяде, ведь нас осталось двое. Ты и я.

— К дяде в Швецию… Мы будем кататься на яхте и играть в теннис? — Эвальд застегнул портупею.

— Да-да! Кому нужна эта война и кровь, когда мы опять будем вместе.

Эвальд смотрел на него и не мог поверить, что в двух шагах сидит его брат, о встрече с которым он так мечтал все эти годы. Он учился в Москве и вспоминал Юлиуса, дрался с немцами и вновь думал о нем. Думал с тоской, нежностью, горечью, но никогда с ненавистью.

— Зачем ты пришел ко мне, брат?!

Брат. Он только что видел его во сне. Несчастного, маленького, беззащитного человечка, в грязной от копоти ночной рубашке. Брат твой!

Вот он сидит в кожаной куртке, волосы расчесаны на косой пробор, в опущенной руке «беретта». Зачем ты пришел ко мне, человек, который был моим братом?

— Ты почему молчишь? — спросил Юлиус.

— Я думаю.

— О чем?

— О детстве.

— Я тоже много думаю о нем. Но теперь ведь все позади.

— Мы снова вместе. Завтра утром мы будем в Пярну, потом Сааремаа и Швеция.

— Ты пришел пригласить меня в гости к Сяргу?

— Нет, я пришел напомнить тебе, что мы два последних Пальма на этом свете. Напомнить тебе, брат, о той крови, которая течет в нас.

— Считай, что напомнил.

Нет, он только похож на его брата. Разве в них течет одна кровь?

…Песок был мокрым от его крови и Васи Тихонова, веселого ленинградца Васи. Немецкие автоматчики перли на окоп, и, собрав последние силы, раненный в грудь Вася Тихонов протянул ему гранату. «Взорви ее, когда подойдут эти гады. Взорви вместе с нами». Кровь пузырилась у него на губах, а глаза были бездонно-черны, как стволы автоматов…

— Так зачем ты пришел?

— Отдай мне Юхансена.

— Ты думаешь, это просто?

— Ты все можешь. У меня машина. На ней приедут люди, одетые в советскую форму. Ты скажешь, что это конвой из уезда или из Таллина. Все равно. Ты выведешь Юхансена, сядешь в машину, а утром мы будем в Пярну.

— Сколько у тебя людей?

— Семь человек.

— Сколько их приедет?

— Пятеро.

— Где Инга Лаур?

— У меня. Ты согласен?

— Пусть приезжают.

— Они будут через час. — Юлиус встал, разрядил пистолет Эвальда, сунул обойму в карман и шагнул к окну.

— Помни, ты станешь братоубийцей. — Он перенес ногу через подоконник и бросил обойму на кровать.

— Помни, — донеслось из-за окна.

Эвальд взял новую обойму, с треском вогнал ее в рукоятку пистолета. Посмотрел на часы. Три. Через час. Он сунул оружие в кобуру, натянул фуражку и вышел.

Ночь была темной и беззвездной, и все-таки он сумел рассмотреть, что до дверей отделения его провожали двое.

— Скажите мне, Вялис. Вы старше, вы больше видели, вы опытнее меня.

— Что сказать вам, Пальм?

— Он мой брат.

— Да, он ваш брат. Но я был знаком с вашим отцом. Когда-то батрачил у Сярга.

— На меня падет кровь единственного близкого мне человека.

— А чем он близок вам, Пальм? Вы дрались с немцами в Эстонии и под Ленинградом, потом наступали, были ранены. Где был ваш брат?

— В СС.

— Так кто же вам ближе? Мы все или он один? Скажите мне, сын Альфреда Пальма.

— Но он тоже его сын!

— Нет, он сын Сярга. Забудьте оба о нем.

— Но ведь прольется кровь…

— Она уже пролилась. Давно, в семнадцатом. И одни стали — по эту сторону, другие — по ту.

— Он мой брат…

— Нет, он не ваш брат, Пальм. Он наш враг. А вы чекист, помните об этом.

— Я помню.

— Это хорошо, а то мне показалось, что вы забыли. Знаете, чем занимался ваш брат? Нет. Не знаете. Он служил в полицейском батальоне, он и некий Соммер. Вот дело Соммера, в нем есть газета. Прочтите.

«Северное слово 25(270) 1 марта 1944 г.

ЧТО НЕСЕТ БОЛЬШЕВИЗМ

Новые жертвы “освободителей” в Эстонии

Какая участь ждет местных жителей в случае возвращения большевиков, показывают зверские убийства в Гугенбурге и Мерикюла. Теперь мы узнали о новом подобном случае в пределах Эстонии, происшедшем в Аувере Алутагузской волости. Большевики пробыли здесь в одном доме лишь самое короткое время, но и за этот срок успели убить трех беззащитных женщин, ранить двух детей и одну русскую беженку из Советского Союза. Лишь прибытие немецких солдат помешало им довести до конца свою кровавую расправу.

Об этом происшествии сообщил житель Алутагузской волости К., в семье которого большевики учинили убийства. Сам К. спасся лишь потому, что успел спрятаться на чердаке, где большевикам некогда было его искать. Вот что он рассказал:

— Это произошло 18 февраля. Немецкие солдаты уже раньше советовали нам уйти. Отец пошел за кормом для скота в сарай, приблизительно в 200 метрах от жилого дона. Придя туда, он обнаружил там красных, которые набросились на него, приказывая поднять руки вверх. Ему все же удалось убежать от них и броситься за помощью к немецким солдатам. Тем временем вооруженные автоматами большевики вошли в жилой дом. Мне удалось быстро взобраться на чердак, другие же не успели скрыться… Прячась на чердаке, я услышал снизу щелканье автоматов. Минут через двадцать подоспели немецкие солдаты, и большевики бежали в лес.

Когда я вылез из своего убежища и вошел в дом, глазам моим представилась ужасная картина: на полу лежали убитыми мои мать, наша соседка Паулина Р. и 55-летняя Ида В.; тут же лежали моя 11-летняя сестра Айно с тяжелыми огнестрельными ранами в спине, мой 7-летний брат Лембит, которому пулей пробило ногу, и также раненая русская девушка, беженка из Советского Союза. Смерти избегла 84-летняя бабушка, спрятавшаяся в риге.

С помощью немецких солдат раненые были отправлены в больницу.

Эти убийства ясно свидетельствуют о намерениях большевиков по отношению к мирным жителям из освобожденных областей: убивать женщин, детей, стариков, не говоря уже о мужчинах.

На днях в эстонских газетах помещена была фотография матери и ребенка, зверски убитых большевиками при десанте в Мерикюла. Это Мета Сювалеп с ее малолетним сыном, дочь мерикюльского хуторянина Иоганесса Шульбаха, принимавшего в свое время активное участие в общественной жизни Нарвы.

С приближением зоны военных действий Мета Сювалеп намеревалась выехать из Мерикюла. Отъезд был назначен на 12 февраля, но из-за ряда обстоятельств отложен на несколько дней. Эта задержка оказалась роковой.

Э.С.»

— Я прочел,