Я налил стакан, протянул ей, она выпила мелкими глоточками.

– Чего бы я не отдала за сигарету!

– Ты шутишь?

– Я вполне серьезно.

– А потом, что потом? Сколько лет тебе было?

– Меньше, чем тебе сейчас, мне было всего шестнадцать, когда я ушла из дому, в голове ветер, одно желание – веселиться, радоваться жизни, я наделала таких глупостей, ты представить себе не можешь. Просто коллекцию собрала.

– Каких именно глупостей?

– Сейчас это все в таком далеком прошлом. Но когда я вспоминаю, то думаю, что была чокнутой. Два-три раза оказывалась действительно на грани, но это так возбуждало и пьянило. Делать все, что пожелаешь, без всяких ограничений. В том возрасте думаешь, что ты неуязвима, что можешь все себе позволить, пан или пропал, и тебе по фигу, ты только хочешь жить. Мне еще и везло. Даже когда меня сбили с ног, я приземлилась на лапы и начала все по новой. Сейчас я совсем другая, но тогда я своего не упускала. А потом была еще музыка, рок разумеется, концерты повсюду: в барах, клубах, на фестивалях. Мы были знакомы с рабочими сцены, помогали при разгрузке и монтировке, не платили за билеты, мечтали с ними работать, не очень понимая кем, наполовину фанаты, наполовину подручные. Спали где попало, ели что придется, курили напропалую. У меня была подруга-хористка, на пять лет меня старше. Однажды утром, в субботу, мы услышали по радио, что Боуи дает концерт в Бельгии в тот же вечер. Боуи, наш бог. Как объяснить, кем он был для нас? У меня были все его альбомы, я знала наизусть все его песни, он был величайшим из великих. Как выразить, что мы к нему испытывали? Нечто нутряное, физическое, неразрывное, он был воплощением музыки, мы слушали его и отпадали. Она говорит: «Поехали?» И мы поехали, вот так, руки в брюки, ни о чем не заботясь, с сотней франков на все про все. Единственное, о чем мы думали, – что услышим его вживую. На сцене.

– Это было в каком году?

– В… июле девяносто седьмого. Через час мы уже стояли у Порт-ле-ля-Шапель и голосовали. Можешь себе представить: две девчонки размахивают большим пальцем на выезде на окружную. В конце концов нам попался бельгиец на грузовике, молодой, довольно приятный парень, который нас и подобрал. Мы знали, что концерт в Бельгии, но не знали, в каком городе! На счастье, это знал водитель грузовика. «Что?! Вы не слышали о фестивале в Верхтере? – сказал он. – Да вы с какой планеты? Это самый большой рок-фестиваль в мире!» А мы – как две марсианки. Он высадил нас недалеко от Шарлеруа и объяснил, как дальше добраться до Лувена. Но это была уже Фландрия, и мы ни слова не понимали. Мы заблудились. В результате мы оказались там только часам к шести, под проливным дождем. Мы были по уши в грязи, я в кроссовках и джинсовой куртке. Откуда-то издалека доносилась музыка, но мы не могли зайти, не заплатив за билет. Мы вымотались и поссорились; она пошла в одну сторону, я в другую, обогнула забор и пробралась за грузовиком, въезжавшим на разгрузку. Я промокла до костей, но мне было плевать. Вдалеке я видела освещенную сцену, публику еще не запустили. И вдруг я его услышала. Его. Боуи. И увидела его на сцене. Это было нереально, волшебно. Я забыла все, и дождь, и холод. Он репетировал с оркестром, устанавливал баланс звука, отлаживал звукоусилители, давал указания аппаратной, микрофоны фонили, а прожектора слепили его; я подхожу ближе, совсем близко, стою внизу в двух метрах от него, не могу прийти в себя от этой невероятной к нему близости. Ты хоть понимаешь? Он был только мой, я глазам своим не верила. В тот момент я сказала себе: это сон, я сплю и сейчас проснусь в своей комнате, я закрыла глаза, открыла снова, но он был по-прежнему тут, и ничего мне не приснилось. Он велел сдвинуть назад станок с усилителями слева на эстраде, чтобы его не намочил дождь. Рабочие сцены тут же выполнили его указание. Я смотрела, как он движется с кошачьей грацией, он словно пылал изнутри. Он попросил оркестр еще раз сыграть «Ashes to Ashes»[79]; раздались первые ноты, но он тут же остановил, у него что-то не ладилось с ретрансляцией. Когда все исправили, он дал знак ударнику на начало песни, а рукой показал оркестру, чтобы замедлили ритм:

Я стала напевать слова, как если бы сама их сочиняла:

Помню, я сказала себе, что звукооборудование не на высоте, голос у него немного хриплый, а зачастивший дождь не улучшает акустику. Он танцевал, как ангел, кем он и был, как в клипе, та же хореография, это было волшебно.

И в этот момент он меня заметил, я пританцовывала под музыку. Он приветственно махнул мне рукой, не знаю, что на меня нашло, я послала ему поцелуй, это вызвало у него улыбку. И он тоже послал мне поцелуй. Я почувствовала себя в раю. Не знаю, сколько прошло времени. А потом блаженный сон кончился. Он сказал, что со звуком порядок. И исчез в глубине сцены, а я обошла эстраду, увидела, как он накидывает на голову плащ, чтобы укрыться от дождя, и сказала себе: давай, девочка, сейчас или никогда. Давай, потому что дважды в твоей жизни такое не случится. Я кинулась вперед, крича на бегу: «Дэвид, Дэвид!» Он обернулся, я подбежала и застыла прямо перед ним, ноги у меня подкашивались, я слышала, как бешено колотится мое бедное сердце. Он словно светился внутренним светом, и эти убийственные синие глаза, он показался мне совершенно потрясающим. Он был в поту, я протянула ему носовой платок, он вытер лоб и вернул платок мне, я подумала: класс, у меня теперь будет платок с потом Дэвида Боуи. Он улыбнулся мне. «Пожалуйста, Дэвид, очень прошу, дайте мне автограф». Как дура, я обратилась к нему по-французски, и что же, он ответил мне тоже по-французски! «У меня при себе нет ручки, и все фотографии в вагончике, идем». Я была поражена: не знала, что он говорит по-французски без акцента. Я пошла за ним, позади сцены за двойным рядом тополей был устроен лагерь из двенадцати совершенно одинаковых суперсовременных фургонов, расположенных елочкой. Он открыл ключом третий; внутри царил непередаваемый бардак: на полу десяток гитар, ноты, сценические костюмы, и еще повсюду валялись башмаки, я сказала себе: Это нормально, он же рок-звезда, у них у всех куча обувки.

– Я приготовлю кофе, если так пойдет дальше, я точно разболеюсь, – сказал он.